Панголин
Шрифт:
Таких больших рыб он никогда не видел. Кулл схватил одного карпа за хвост – тот лениво задергался – подтянул жирное тело и прижал к груди обеими руками. Карп успокоился, продолжая невнятно хлопать губами. Кулл ощутил спящую в рыбе силу и еще крепче прижал к себе. Остальные продолжали спокойно плавать вокруг, всем своим видом показывая безразличие к происходящему.
Через мгновение он уже хлебал литровым черпаком из огромного солдатского котла горячую острую уху, отпихивая в сторону голову, плавающую на поверхности словно айсберг. Она крутилась в водоворотах, ныряла и переворачивалась, поглядывая белым зрачком,
– Хорошо, – еле слышно прошептал панголин.
– Вот и молодец. Ты помогаешь мне, а я помогаю тебе, приятель.
Грэм подошел: из-за прутьев решетки на него глядел высокий широкоплечий детина в одних рваных штанах. На заросшем черными кустами лице были видны только сверкающие желтым огнем глаза, кривой расплюснутый нос и тонкая полоска губ. Он улыбнулся, показав остатки гнилых зубов.
– Стойте! Меня выпустите, не то я… тоже закричу, – раздалось из соседней камеры.
Детина, не поворачиваясь к новому участнику переговоров и не убирая улыбки, прошептал:
– Конечно, приятель.
Грэм взвесил в руке связку и швырнул ключи в камеру громилы. Молча, не глядя на удивленного узника, развернулся и быстро пошел к выходу.
– Стой! Не делай так, приятель, подожди меня, ты не знаешь куда идти, – прорычал верзила, шаря по полу руками-граблями в поисках ключей.
– Забудь о нем, пусть идет. Он отвлечет солдат, а мы проскользнем незамеченными… Скорее! Скорее открывай и про меня не забудь, не то я буду кричать.
– Не забуду. Не забуду, приятель, – опуская уголки рта, сказал верзила.
Проходя мимо камеры еретика, Грэм заметил улыбающееся лицо – худое изможденное лицо с редкими клоками растительности, иссеченное морщинами, как пахотное поле. Он стаял и еле заметно кивал.
«Этот наглец еще и смеется!? С каким наслаждением я бы избавил мир от этого безбожника!.. Нет. Он свое получит и без меня. Надо уходить».
Панголин подошел к двери. Сзади доносилась возня и недовольный шепот. Оглядываться не хотелось. Тут он провел самые гнусные дни своей жизни, и что он там увидит? Труп в луже крови?
Грэм остановился, прислушиваясь к звукам снаружи – тишина. Быстро перекрестился и взялся за массивную ручку – дверь скрипнула, и свежий ветер умыл прохладой ночи грязное лицо беглеца, на мгновение, придав блаженство и радость свободы, закружился и улетел вдоль сараев и складов, разбрасывая мусор и сухие листья.
Пригнувшись, охотник просочился в приоткрытую дверь и осторожно закрыл за собой. На улице обычная тихая ночь: луна ныряет в облаках, похрапывают кони, солдаты негромко посмеиваются возле казарм, под фонарем компания играет в карты, бурно обсуждая чей-то неверный ход, парочка военных бесцельно шатается вокруг играющих, пиная ногами комья земли.
Панголин юркнул в тень навеса и, не поднимая головы, бесшумно засеменил к складам. Укрывшись за одной из бочек, осторожно выглянул: в нескольких десятках метров скучал охранник, неся вахту возле крайнего склада. Целую вечность Грэм не сводил с него глаз, лихорадочно обдумывая варианты. Время шло. Солдат и не думал уходить. Он замер на своем посту как статуя. Только пар вырывался изо рта и ноздрей, как у бизона в предрассветные сумерки.
Можно было открыться
«Вот-вот вылезут остальные заключенные, – мелькнула мысль, – и пойдут сюда, больше некуда!»
Взгляд упал на странное круглое сооружение, в котором так внезапно, закончилось сновидение. В голове тут же возник план: можно подобраться к колодцу, перепрыгнуть за бортик, переползти на противоположный край и при условии, что охранник отвернется, прошмыгнуть к спасительной стене. Даже если солдат останется на месте, ему вдвое дальше до стены. К тому же с минуты на минуту выйдут другие беглецы и наделают шума, а там… Решено! Выбора нет!
Панголин нашарил под ногами несколько камешков, положил в карман и, дождавшись, когда облака скроют луну, пополз к бортику.
Серебряный рог показался из-за тучи, когда Грэм перемахнул через кирпичную кладку – снизу пахнуло животным смрадом, сыростью и гнилью. Казалось, он погрузился в огромную чашу с густой черной жидкостью. Не спеша, перебирая руками каждый камень и нащупывая выступы под ногами, панголин добрался до противоположной стены. Немного передохнул и стал подтягиваться, но тут же отпрянул назад: совсем рядом раздались голоса – двое солдат приближались к бортику со стороны казарм. Холодный пот высыпал на лбу прозрачными бородавками. Сердце, пробивая грудь, дико забарабанило, стукаясь о холодные камни.
«Господи, что им тут надо?»
Громкий шепот мужчин отдавался эхом от стен колодца:
– Я же тебе говорил, смотри на меня!..
– Ну, я смотрел, и что?..
– Ты не смотрел! Я показывал дважды! Не могу же я чесать нос десять минут подряд, пока ты решишься глянуть! Ты вообще глядел на всех, кроме меня…
– А ты не мог бы чесать свой нос, когда я гляжу на тебя?!
– Делать все надо естественно, чтобы никто не понял. Я показал дважды! А ты… просрал все деньги!..
– Ну, извини!.. Хватит уже. Отыграемся!..
– Ладно… С тебя пиво.
– Ха!.. Подбросим пальцы!..
Солдаты прошли мимо. Панголин выдохнул горячий воздух – отлегло, отпустило зябкое покрывало страха.
Мужчины подошли к одинокому охраннику и заговорили о чем-то. Грэм подтянулся и выглянул, пересиливая дрожь в руках. Похоже, им было что обсудить: они оживленно жестикулировали и негромко посмеивались.
Руки ныли от усталости и начинали неметь. Сейчас никак нельзя показываться. Охотник беспомощно повис. Попробовал нашарить ногами уступы или щели между кирпичами – тщетно! Ноги скользили по сырой стене, не давая ни малейшей надежды на отдых. Через минуту руки уже казались чужими, а пальцы налились расплавленным огненным металлом. Безвыходность положения толкала к отчаянным действиям. Сейчас! Он отпустил правую руку – кровь прилила к исцарапанной ладони – залез в карман, лихорадочно нащупал камешек, размахнулся и… Левая рука предательски скользнула по холодному камню. Злость и отчаяние ударили в голову. Все – конец! Царапая локти о стену, неудавшийся беглец исчез в пугающей черноте. Ноги врезались в каменный пол, пробивая тонкий пласт сырой соломы, ступни обожгла боль.