Панголин
Шрифт:
Житара – громоздкий металлический шкаф с натянутыми по всей длине толстыми стальными канатами-струнами. Количество струн не было строго ограничено, но чаще не превышало трех. Высота звука регулировалась передвижным блоком с рукояткой в виде кольца на рельсе, через которое проходила струна. Звук извлекался специальными железными прутами, но обычно в ход шли мечи и сабли, особенно когда пели солдаты. Житары хорошо приживались в кабаках, борделях и казармах: пиво способно разбудить в любой душе певца и музыканта.
Грэм направился к странному колодцу и сходу нырнул за бортик – в синюшную бездну. Тьма с невероятной
Стук колес нагруженной телеги… Запах земли и сена… Загорелая шея отца…
Образы сменяли друг друга, не давая зацепиться за них.
Светлое улыбающееся лицо молодой женщины – мама… Они играют в «слова»… Смех… Резкий толчок телеги… Отвалившееся колесо… Удаляющийся обоз… «Мы вас догоним. Езжайте» – хриплый крик отца…
Грэм развернулся к нему и хотел закричать, но не смог… Дикий рев людоеда… Испуганное лицо матери… Огромная клыкастая пасть и абсолютно белые, редкие волосы на квадратной голове великана… Крик отца: «Бегите!..» Глухие удары человеческих тел об землю… Мелькающие деревья, бьющие по лицу ветки… Широкая бугристая спина гиганта… Два раскачивающихся в такт шагов изуродованных тела с вывернутыми руками на его плечах… Глаза застилает мутная пелена и скулящая боль врезается в основание челюсти.
Маленький мальчик, выглядывающий из-за дерева. По его щекам текут слезы, но он не видит этого. Пальцы впиваются в шершавую кору, белеют и сползают вниз, ломая ногти. Ветер поднимает шелковую прядь волос и выворачивает, пытаясь подчинить себе, но она выдерживает порыв и ложится на свое место.
Грэм видит его всегда сверху, чуть в стороне.
Мальчик делает неуверенный шаг за людоедом… еще один, но останавливается. Он тихо шепчет, сквозь всхлипы: «Мама… папа… мама… папа…» – повторяя как заклинание.
Великан оборачивается, громко рычит в ответ и сморкается, закрыв одну ноздрю большим пальцем. Толстые, мясистые губы расплываются в злобной улыбке и, вытерев уродливый нос кулаком, он исчезает в зарослях…
Панголин проснулся. То, что случилось на старой дороге, вновь всплыло в памяти. Оно давно казалось просто страшным сном, который со временем забывался и приходил все реже и реже. Но лицо великана, точнее его ухмылка, на веки отпечаталась в сознании.
Грэм сжал зубы и проговорил про себя: «Когда-нибудь мы встретимся!»
Зябко. Он потер ладонями плечи, стараясь согреться, но тут же скривился от боли: недавняя беседа с дознавателем еще давала о себе знать. Охотник тяжело поднялся и стал ходить по камере вечным маршрутом заключенного: от стены до решетки и обратно.
В голову упорно лезла тревога за отца Иакова: «Что будет с ним? Ведь это он послал меня на поиски книги!» Следом приходили мысли о побеге. В груди свербело желание действовать – тело рвалось куда-то. Куда?
Он встал на колени и трижды перекрестившись,
– Господь наш всемогущий, Миронос, помилуй грешного. Не отврати лица своего от раба Твоего Грэма. Боже, очисти меня от всякой скверны. Сердце мое окаянное освяти и сподоби благодати Твоей…
«Что будет со мной?.. А отец Иаков, что с ним?.. Нет, они не посмеют обвинить его в ереси…»
«Сатана! Еретик!»
Грэм закрыл глаза. Представил лес. Высокие сосны, царапающие небо острыми пиками. Кучерявые дубы, как грибы, торчащие из земли на полянах. Вздутые бугры кустов, шелестящих мелкими листочками. Желтая, выгоревшая на солнце трава вокруг, расчесанная и аккуратно уложенная невидимым гребешком. Болото. Туман. Грибница. Серые кости каменных деревьев…
«Сегодня ночью, или будет поздно!» – прозвучал чей-то голос. Панголин вздрогнул, словно очнувшись ото сна. «Будет поздно!» – эхом прокатилось еще раз.
«Как?.. Я не могу!.. Только ждать и надеяться на милость святого Мироноса – вот, что я должен делать!» Грэм попытался прогнать навязчивые мысли о побеге. Резко встал, не смотря на боль, и закружил по камере.
«Что делать? Что делать?!» Он уставился в потолок, будто там, на мокром камне был ответ. «Надо ждать и молиться», – решил он. Охотник лег на солому, стараясь расслабиться, но это было невозможно: неописуемо-скулящий страх мгновенно овладевал всем телом. Он гнал и гнал наружу. Хотелось немедленно, во что бы то ни стало вырваться из клетки на волю!
Грэм лежал с открытыми глазами и наблюдал за мимолетными видениями на черном потолке, пока какая-то сила внутри не заставила подняться и встать на колени. Он начертил в воздухе рукой крест – в темноте камеры он остался гореть тусклым светом.
– Господь Миронос, сын божий, помилуй меня и не дай свернуть с пути Твоего и нарушить заветы Твои. Прошу, дай мне знак и душевный покой. Да свершиться воля Твоя!..
Еле слышно зашуршала солома у самой стены и небольшой холмик, как одинокая волна, медленно двинулся вдоль каменной кладки в сторону решетки. Когда тюремная постель закончилась, на пол выпрыгнул таракан. Совсем еще малыш – размером с палец. Он только недавно вылупился, но уже обладал природной осторожностью. Тысячелетиями приспосабливаясь жить в самых разных условиях, эти насекомые научились грызть камень и голодать месяцами. Их нещадно травили и выкуривали, но они всегда возвращались, ведя следом за собой крыс – вечных попутчиков и врагов.
Таракан остановился, готовый в любую секунду юркнуть назад под защиту желто-серого покрывала, раствориться в бесчисленных щелях и норах старой потрескавшейся каменной перегородки. Он слегка приподнялся на передних ножках, со знанием дела ощупал усиками сырой воздух – Грэм внимательно наблюдал за ним – и, удовлетворившись осмотром, легко и беззаботно побежал вдоль стены. Взобрался на порог, помахал усиками-антеннами и исчез за углом.
Панголин поднялся и подошел ближе к решетке: таракан уверенно пересекал освещенный коридор, направляясь к темной расщелине на пороге тюрьмы. Подбежав, он вновь прощупал воздух и, не колеблясь больше ни секунды, юркнул в темноту. Может, его схватила пробегающая крыса или раздавил часовой, может, он впервые увидел огромный мир, перебежал в другую часть темницы и поселился там – этого уже никогда не узнать.