Панорама времен
Шрифт:
Пенни уже бросилась в прибрежное мелководье. Он последовал за ней. Впервые он решил попробовать, но новизна его не остановила. Они проплывали одну волну и поджидали, когда нахлынет следующая. Темно-голубая линия поднималась медленно и грациозно. Гордон смотрел на нее и ждал, когда волна опрокинется, потом бросался вперед, сильно взмахивая руками и ударяя по воде ногами. Пенни его обгоняла. Он почувствовал, как что-то его приподняло и волна с шумом обрушилась перед ним. Гордон поплыл быстрее, выбрасывая вперед руки, в глаза попадали брызги. Прорезав фронт волны, он ворвался в самый ее центр, когда она, кружась и завихряясь, устремилась к берегу.
Глава 34
Джон Ренфрю работал всю ночь напролет. На какое-то время в лабораторию подали электроэнергию, и он решил остаться, пока не выгорит все топливо на местной дизельной установке. Ренфрю сомневался в том, что снова приступит к работе, если сейчас прекратит передачу послания. Лучше уж продолжить и посмотреть, что из этого получится. По крайней мере совесть будет чиста.
Он поморщился. Увидеть, что произойдет? Или что произошло? Или что могло произойти? Человеческий язык не мог вместить все физические понятия. В нем нет времени для глагола “быть”, которое бы отражало замкнутый контур времени. Нет способа так повернуть семантические структуры, чтобы они соответствовали поворотам физики, приложению крутящего момента, способного преодолеть парадоксы и превратить их в бесконечно обращающиеся во времени упорядоченные циклы.
Ренфрю отпустил техников — их ждали семьи. Снаружи, на Котон-трейл, никакого движения — ни велосипедистов, ни пешеходов. Все люди сидели дома, ухаживая за больными, или бежали в сельскую местность. Его тоже начали мучить по вечерам приступы дизентерии. Ренфрю связывал их с веществами, попадавшими на землю из дождевых облаков. Находясь здесь безвылазно два дня, он пил фруктовую воду, закупоренную в бутылки, которые обнаружил в кафетерии, и ел только брикетированную и консервированную пищу, не возвращаясь домой даже переодеваться. Мир, в котором он жил, начинал смыкаться, как ему казалось, уже за окнами лаборатории. С раннего утра вдалеке вздымался столб горящей нефти, и никто не пытался погасить этот пожар. Ренфрю осторожно повернулся и посмотрел на приборы. “Тап, тап. Тап, тап”. Тахионный шум оставался неизменным. Он уже много дней передавал информацию о процессе преобразования нейронной оболочки, перемежая эти сообщения монотонными передачами о RA и DEC. Петерсон по телефону из своего лондонского офиса сообщил новые биологические данные. Судя по голосу, он нервничал и очень спешил. Это его состояние, насколько Ренфрю мог судить, было связано с информацией, которую он передал. Если калифорнийская группа права, то эта мерзость распространялась посредством рассеяния из облаков с ошеломляющей скоростью.
Ренфрю терпеливо отстукивал ключом азбуку Морзе, надеясь, что тахионный ключ сфокусирован как следует. Правильность нацеливания установки определялась с большим трудом. Если совершить хоть маленькую ошибку, луч отклонится как по направлению, так и по времени. Однажды он попал правильно, судя по записке, которая лежала в сейфе банка на имя Петерсона. Но как проверить это сейчас, если импульсные катушки вдруг сработают на микросекунды медленнее, чем нужно, а луч отклонится от цели на один градус? Главный контрольный прибор — его глаза. Он плыл по воле волн в мире, где было временем, чашка с чаем представлялась океаном, х — неизвестным пространством, которое перемещалось в воздухе перед его глазами, создавая преходящие образы.
Ренфрю помотал головой, отгоняя ненужные мысли. Ягодицы устали от долгого сидения на лабораторном стуле — в них было теперь гораздо меньше жира. Да, нужно срочно добавить балласт.
"Тап, тап, тап, — мерным ритмом шли сигналы азбукой Морзе. — Тап, тап”.
Комната начала подрагивать, растягиваться и сжиматься у него перед глазами. Может быть, это объяснялось истощением? Черт возьми, он страшно устал. В душе поднимался гнев. Ей-богу, это кого хочешь проймет. Он отстукивает эту биологическую информацию и еще что-то казенным бездушным языком, и он почти уверен — все это в конечном счете бесполезно. Ужасно тоскливо. Ренфрю взял идентификационный абзац, который передавал регулярно, и снова принялся его транслировать. Но на этот раз он решил добавить свои комментарии: как все начиналось, идеи Маркхема, интриги Петерсона и остальное, вплоть до гибели Маркхема. Ему самому понравилось, что он решился передать это, обращая текст в сигналы азбуки Морзе, обычным стилем, а не рублеными телеграфными фразами, которые использовались в биологической информации. Действительно, сегодняшняя передача текста — Просто отдохновение для души. Может, конечно, все впустую, потому что луч попадал в какую-то космическую дыру. Но почему бы не насладиться последний раз? “Тап, К тап”. Это история моей жизни, приятель, написанная на стержне ключа. “Тап, тап, — в бездонную пропасть. — Тап, тап”.
Но вскоре силы покинули его, и он остановился, без-”, вольно опустив плечи.
На экране осциллографа усилилась амплитуда колебаний шумов от тахионов. Ренфрю стал всматриваться в экран. “Тап, тап”. Повинуясь импульсу, он отключил ключ передачи. Это чертово прошлое может немного подождать.
Ренфрю наблюдал, как прыгали и пересекались кривые. На какие-то мгновения шумы приобретали упорядоченный вид. Совершенно очевидно, это сигналы. Кто-то ведет передачу.
Всплески волн возникали через равные промежутки. Ренфрю стал записывать.
ПОПЫТКА КОНТАКТА ИЗ 2349 TAX…
И снова все забивающие шумы.
Английский. Кто-то посылает сигналы на английском из 2349 года? Или он неправильно понял, и 234,9 киловольта — это тахионный диапазон? А может, все это просто случайность?
Ренфрю с шумом отхлебнул холодный кофе. Он залил кофе в термос несколько дней назад и забыл о нем. Теперь кофе по вкусу напоминал обугленную землю. Ренфрю пожал плечами и допил остатки, больше не думая о нем.
Он потрогал лоб. Испарина. Температура. До него стало доходить какое-то странное удаленное бормотание. Голова? Он пошел посмотреть, в чем дело, удивляясь слабости о всем теле. В коленях и бедрах возникли болевые ощущения. “Наверное, нужно больше заниматься гимнастикой”, — подумал он автоматически и рассмеялся. Кто-то Шел по коридору. Они его слышали? Ренфрю выглянул в коридор. Никого. Только шум ветра да еще шарканье его ботинок по бетонному полу.
Он вернулся в лабораторию и посмотрел на экран. В горле першило. Нужно спокойно подумать о том, что дав-то сказал Маркхем. Микровселенные не были черными дырами в том смысле, что внутри их материя сжата до невероятной плотности. Наоборот, плотность в них оставалась умеренной, хотя и выше, чем плотность нашей Вселенной. Они возникли в ранний период образования Вселенной, а затем навсегда изолировались в своей свернувшейся геометрии. Новые уравнения полей, созданные Уикхем, показывали, что эти вселенные существовали между галактическими звездными скоплениями. “Мы не можем видеть их в отличие от тебя и меня, — подумал он. — Ну вот тебе фразочка, достойная “Тайме” последнего выпуска”.
Ренфрю сел, вдруг почувствовав головокружение. Боль за глазными яблоками распространялась по всей голове. Масса поглощалась сетью пространства-времени, описываемой дифференциальной геометрией G раз по п. Тахион мог вырваться из этой сети, его полет подчинялся закономерностям, выраженным математическими значками, нацарапанными Маркхемом и Уикхем. Ренфрю задрожал от холода.
Еще один комплекс всплесков на экране. Он схватился за карандаш. Только царапанье грифеля нарушало тишину.
МЕНТ УСИЛЕНИЯ РЕЗОНАНСНОЙ СТРУКТУРЫ НАСТРОЙКОЙ ПО БОКОВОЙ ПОЛОСЕ ЧАСТОТ И снова полоса шумов, в которых затерялись волны передачи.
Все это имело смысл, но для кого? Где? Когда? Опять сигналы.
Черт! Какой-то набор букв. Что это? Не тот язык? Код, передаваемый через всю Галактику, поперек Вселенной? Аппарат открыл коммуникационные линии для общения абсолютно со всеми и во все времена с мгновенной передачей текста. Телеграмма из созвездия Андромеды приходит быстрее, чем телеграмма из Лондона. Тахионы летели через лабораторию и через самого Ренфрю, принося слово. Все это нетрудно понять, если бы они располагали временем…