Пантеон оборотней. Приключения Руднева
Шрифт:
Белецкий метнул на Руднева быстрый колючий взгляд и проворчал.
– Несомненно наведет. Я даже догадываюсь на какие…
Дмитрий Николаевич замечание друга проигнорировал, и все трое разошлись, сговорившись собраться вечером на Пречистенке для подведения итогов дня.
Глава 6
Дмитрий Николаевич оказался на Пречистенке первым, поскольку рассчитывал, что Шарлотта Атталь не забудет своего обещания и удостоит его новым визитом.
По дороге он заехал в книжную лавку на углу Неглинки и Кузнецкого Моста, на двери которой красовалась претенциозная вывеска: «Ираклий Семёнович Вершинин, магистр эзотерических искусств. Книги мистического и религиозного содержания в продаже и с возвратом. Консультации и лекции по спиритизму и метафизике».
Хозяин магазина, импозантный господин возрастом за шестьдесят в старомодном, но добротном сюртуке, встретил Руднева радушно и усадил пить чай с сахарными крендельками и яблочным повидлом. Знакомство Дмитрия Николаевича и Ираклия Семёновича началось в те времена, когда Руднев был студентом, а ещё до этого почтенный магистр эзотерических искусств знавал отца Дмитрия Николаевича – знаменитого исследователя алтайских земель Николая Львовича Руднева.
Как водится, поболтав сперва на темы отвлеченные, Руднев наконец перешёл-таки к вопросам, с которыми приехал к букинисту.
– Ираклий Семёнович, – начал он. – Мне нужна ваша консультация по поводу чернокнижника семнадцатого века некоего Клауса Ютенштайна. Знаете о таком?
Вершинин потеребил седую испанскую бородку, что-то пробубнил себе под нос и наконец ответил:
– Если не ошибаюсь, этот Ютенштайн прославился как изобретатель ядов. Благодаря его искусству в Германии чуть целый род курфюрстов не вымер.
– Да, именно он. А что-нибудь ещё о нём известно?
Ираклий Семёнович оставил чай и принялся рыться в своих бесчисленных томах.
– Вот! – сказал он, вручаю Дмитрию Николаевичу потрёпанный фолиант, на котором готическими буквами было написано: «Uber Schlangen» (нем. «О змеях»).
– Это что, учебник герпетологии? – удивлённо спросил Руднев.
– Нет, молодой человек, – засмеялся магистр эзотерики. – Это монография кальвинистского священника Оттера Базеля, жившего в конце семнадцатого века. Он очень увлекался историей отравителей и составил своего рода энциклопедию по данному вопросу.
Ираклий Семёнович полистал книгу и нашёл раздел, посвящённый Клаусу Ютенштайну.
Выяснилось, что чернокнижник занимал весьма солидное место в обществе, являясь главой местной общины и заседателем городского суда. О его маленьком хобби, унёсшем страшно предположить сколько жизней, стало известно лишь после смерти Ютенштайна из его же собственных записок. Тщеславный колдун оставил после себя дневник содержания такого же ядовитого, как и его снадобья. В нём он зло насмехался над своими клиентами, правда, не называя имён, а ещё больше – над знахарями, ни одному из которых не удалось ни уверенно подтвердить смерть от яда Ютенштайна, ни уж тем более – определить его состав.
Хвастал чернокнижник и своей изобретательностью в плане самих способов отравления. Он утверждал, что подмешивание отравы в еду и питьё – способ ненадёжный и легко вскрываемый, а вот пропитывание ядом личных вещей, добавление оного в благовония и прочие изуверские изобретения в том же духе – это, де, новаторство и истинное искусство отравления. Особенно Ютенштайн гордился созданной им коллекцией убивающих украшений. Были там и дамские броши, помогающие во время страстных объятий устранять надоедливых мужей и любовников, и мужские перстни, делающие смертельным дружеское рукопожатие.
Рецептов своих ядов Ютенштайн в записках не раскрывал, но намекал, что секрет передал ученикам, коим оставил и свой смертоносный арсенал.
– Да-а, – протянул Руднев. – Жутковатый персонаж… А дети у него были?
– Не знаю, – ответил Вершинин. – Но могу попробовать выяснить это, просмотрев исторические хроники. В любом случае, после обнаружения исповеди папаши, отпрыскам пришлось бы скрываться.
– Вы очень меня обяжете, если найдете всё, что можно об истории рода Ютенштайнов, – заверил Дмитрий Николаевич, а после вынул из записной книжки листок с найденным накануне шифром и протянул знатоку эзотерики. – У меня к вам ещё одна просьба, Ираклий Семёнович! Взгляните, пожалуйста, на эти цифры. Может, вы, как знаток тайнописи, сможете определить, что это за шифр.
– А почему вы, Дмитрий Николаевич, думаете, что это шифр? – спросил польщённый высокой оценкой своего побочного таланта Ираклий Семёнович.
Руднев промолчал.
– Понимаю, – усмехнулся магистр. – Какое-то секретное дело, о котором мне, старому книжному червю, знать не положено.
– Так что вы думаете, Ираклий Семёнович? – Руднев не стал ни подтверждать, ни опровергать умозаключение библиофила.
– Я, молодой человек, осмелюсь предположить, что это и не шифр вовсе, а даты. Сморите, пятнадцатого года месяца мая с седьмого по четырнадцатое число и того же пятнадцатого года месяца июня с первого по десятое.
– Допустим, – проговорил Руднев, ошарашенный таким очевидным и простым объяснением. – Вполне вероятно… А что значат знаки?
– Надо полагать знак вопроса в конце означает вопрос. Тот, кто это написал, спрашивает того, кому это адресовано, согласие или подтверждение в отношении указанных временных промежутков. Ну, а крестик посередине, это знак «плюс», заменяющий объединяющий союз «и». То есть здесь спрашивается про два временных интервала одновременно.
Ираклий Семёнович смотрел на обескураженного Руднева с доброй стариковской иронией во взгляде.
– Иногда, любезнейший мой, Дмитрий Николаевич, цифры – это просто цифры, а буквы – просто буквы, – назидательно сказал он. – И незачем усложнять! В жизни и без того хватает неразрешимых загадок.
Сентенция магистра эзотерических искусств о неразрешимых загадках припомнилась Рудневу уже через пару часов, когда к нему в дом вошла Шарлотта Атталь.
Дмитрий Николаевич видел эту женщину третий раз и третий же раз она представала перед ним в совершенно новом образе, ничуть не похожем на предыдущие. На приеме у Каменских мадам Атталь выглядела изысканной светской львицей. Вечером накануне в его библиотеке она смотрелась современной, свободной и едва ли не эмансипированной. Теперь же Шарлотта выглядела невероятно женственно и утончённо.