ПАПИЙОН. ВА-БАНК
Шрифт:
Правда, мне надо еще отомстить. Не могу же я простить тех, кто причинил столько страданий, столько зла мне и моим близким. Спокойно, Папи! Время еще есть! Верь в свою путеводную звезду. Раз обещал, так и живи честно в этой стране. Ты и так уже ввязался в авантюру, позабыв про зарок.
Тяжело, ох как тяжело жить, как живут все: повиноваться, как повинуются все, идти в ногу вместе со всеми, строго соблюдая правила.
Одно из двух, Папи: либо ты уважаешь законы благословенной Богом страны и отказываешься от мести, либо следуешь своей навязчивой идее. В последнем случае тебе придется добывать бабки авантюрным путем, ибо честным трудом столько не заработаешь.
В конце концов, я мог бы добыть нужное мне
Но, прежде чем уснуть, я не мог отказать себе в удовольствии выйти на порог, чтобы полюбоваться звездами и луной, послушать тысячеголосый крик и шум джунглей, окружавших поселок загадочной темной стеной, отражавшейся в ярком лунном свете.
А потом я заснул. Тихо раскачиваясь в гамаке, я ощущал бесконечное счастье оттого, что свободен, свободен, свободен и сам распоряжаюсь своей судьбой.
Глава четвертая
Прощай, Кальяо!
На следующий день около десяти утра я отправился к ливанцу.
– Значит, я приезжаю в Кальяо или в Сьюдад-Боливар, иду по адресам, которые ты мне дал, и получаю деньги по распискам?
– Совершенно верно. Поезжай спокойно.
– А если тебя тоже убьют?
– На тебе это никак не отразится. Тебе все равно заплатят. Ты едешь в Кальяо?
– Да.
– Ты из какого региона Франции?
– Из Авиньона, недалеко от Марселя.
– Надо же! У меня есть друг-марселец. Правда, он сейчас далеко отсюда. Его зовут Александр Гигю.
– Кто бы мог подумать! Он мой близкий друг.
– И мой тоже. Очень приятно, что ты его знаешь.
– Где он живет и как с ним повидаться?
– Он в Бразилии, в Боа-Висте. Это далеко, и добраться туда непросто.
– Что он там делает?
– Он парикмахер. А найти его легко: спросишь парикмахера-дантиста, француза.
– Так он еще и дантист? – уточнил я, не удержавшись от смеха.
Александра Гигю я знаю хорошо. По-своему очень интересный тип. Его отправили на каторгу в том же тысяча девятьсот тридцать третьем году, что и меня. Мы вместе плыли туда, и у него было полно времени, чтобы рассказать мне о своем деле во всех подробностях.
Однажды субботним вечером тысяча девятьсот двадцать девятого или тридцатого года Александр с напарником спокойно спускались с потолка в крупнейший ювелирный магазин Лисабона. До этого им потребовалось проникнуть в квартиру дантиста, расположенную над магазином: надо было изучить план здания, снять оттиски с замков входной двери и хирургического кабинета, убедиться, что на выходные дни дантист уезжает с семьей из квартиры. Пришлось заняться лечением зубов и несколько раз побывать на приеме. Александр запломбировал два зуба.
– Прекрасная работа, между прочим, – похвастался он. – Пломбы до сих пор стоят. Управились за две ночи. Сработали чисто и без шума, вскрыв два сейфа и небольшой стальной сундучок. В те времена, – продолжал Александр, – фотороботов еще и в помине не было, но проклятый дантист, должно быть, так наловчился давать словесные портреты людей, что полиция без лишних проволочек замела нас прямо на вокзале, когда мы собирались рвануть из Лисабона. Португальское правосудие приговорило нас к десяти и двенадцати годам каторги. Спустя некоторое время мы очутились на их каторге в Анголе, к югу от Бельгийского и Французского Конго. Бежать оттуда не составило никакого труда: за нами приехали на такси. Я, как последний идиот, направился в Браззавиль, а мой подельник – в Леопольдвиль. В Конго я немного погастролировал, и через несколько месяцев меня повязали. Впрочем, моего подельника тоже. Французские власти отказались выдать меня португальским и выслали во Францию, где отвалили мне, не скупясь, двадцать лет вместо десяти, полученных в Португалии.
Александр бежал из Гвианы. Я слышал, что сначала он очутился в Джорджтауне, а затем на буйволах окольными путями добрался до Бразилии.
А что, если навестить его? Съезжу-ка в Боа-Висту. Вот это мысль! На все сто!
Я отправился туда с двумя провожатыми. Они заверили меня, что хорошо знают дорогу в Бразилию, а заодно обещали помочь мне нести спальные принадлежности и продукты. Более десяти дней мы блуждали по джунглям, но так и не сумели добраться до Санта-Елены, последней шахтерской деревушки у границы с Бразилией. На исходе второй недели мы оказались на золотом прииске Аминос, почти рядом с границей Британской Гвианы. С помощью индейцев мы вышли к речке Куюни и по ней добрались до маленького венесуэльского поселка Кастильехо. Там я купил мачете и напильники и отдал их индейцам в знак признательности. Там же бросил своих самозваных проводников, еле сдержавшись, чтобы на прощание не набить им морды: они знали эти места не лучше меня.
В конце концов я нашел в поселке человека, который действительно знал местность и вызвался меня проводить. На четвертый или пятый день я прибыл в Кальяо.
С наступлением ночи, измученный, усталый и тощий как щепка, я наконец постучал в дверь дома Марии.
– Приехал! Приехал! – что есть мочи закричала Эсмеральда.
– Кто? – донесся голос Марии из глубины другой комнаты. – Почему ты так кричишь?
Взволнованный радостью встречи после стольких недель отсутствия, я схватил Эсмеральду в охапку и ладонью зажал ей рот, чтобы не отвечала.
– Зачем поднимать такой шум, если кто-то приехал? – спросила Мария, выходя к нам.
И тут раздался крик, рвущийся из глубины сердца, крик радости, любви и сбывшейся надежды – Мария бросилась в мои объятия.
Потом я обнял Пиколино, расцеловал других сестер Марии, в общем, всех, кроме отсутствовавшего Хосе.
Вечером мы с Марией лежали в постели. Крепко прижавшись ко мне, она без устали задавала одни и те же вопросы: ей никак не верилось, что я пришел прямо к ней, не заглянув ни к Большому Шарло, ни в одно из кафе поселка.
– Скажи, ты пока останешься в Кальяо?
– Да, мне надо уладить кое-какие дела, поэтому я остаюсь на некоторое время.
– Тебе надо прийти в себя, подлечиться. Я буду тебя вкусно кормить. А когда ты отправишься в путь… Рана в моем сердце останется на всю жизнь, но мне не в чем тебя упрекнуть, ты ведь меня предупреждал… Так вот, когда отправишься в путь, я хочу, чтобы ты был сильным и мог выпутаться из любых силков в Каракасе.
Кальяо, Уасипата, Упата, Тумеремо – небольшие деревушки с непривычными для европейца названиями, крохотные точки на карте страны, которая по площади в три раза больше Франции. Они затерялись на краю земли, на лоне удивительной природы, где слово «прогресс» ничего не значит, где мужчины и женщины, старые и молодые живут, как жили в Европе в начале века, – исполненные неподдельной страсти, щедрости, радости жизни, человечности… Редко кто из мужчин, кому сейчас за сорок, не испытал на собственной шкуре всех прелестей жесточайшей диктатуры Гомеса. Их преследовали, забивали до смерти без всякой причины. Любой представитель власти мог исполосовать их плеткой из бычьих жил. А с теми, кому в период с тысяча девятьсот двадцать пятого по тридцать пятый год было от пятнадцати до двадцати, обращались как со скотиной. Доставалось им и от полиции тирана, и от вербовщиков, которые зачастую набрасывали на шею новобранца лассо и тянули его на веревке до армейской казармы. Это было время, когда какой-нибудь важный чиновник мог схватить красивую девушку, надругаться над ней и, ублажив свою похоть, выбросить ее на улицу. И если родители или братья осмеливались пошевелить хотя бы пальцем в ее защиту, то вся семья немедленно уничтожалась.