ПАПИЙОН. ВА-БАНК
Шрифт:
Были, конечно, восстания, граничившие с коллективным самоубийством. Повстанцы, такие как полковник Сапата, ценой своей жизни пытались отомстить диктатору. Но армия была скора на расправу, и если кому-то, пройдя через пытки, удавалось сохранить жизнь, он все равно до конца своих дней оставался калекой.
И, несмотря ни на что, эти почти безграмотные люди из захолустных деревушек неизменно сохраняли любовь и веру в человека. Это постоянно служило мне уроком и трогало до глубины души.
Вот о чем я думал, прижавшись к Марии. Я страдал – это верно. Был несправедливо осужден – тоже верно, французские надзиратели – те же варвары, а может, еще пострашнее полицейских и солдат
Я снова спрашивал себя: правильно ли я поступаю, уезжая в Каракас и оставляя это райское местечко? Снова и снова задавал я себе этот вопрос.
Следующий день принес плохие новости. Представитель ливанца, ювелир-коротышка, специализировавшийся на изготовлении орхидей из золота и жемчуга с острова Маргариты и других весьма оригинальных украшений, сообщил, что не может мне ничего выдать по кредитным распискам. Оказывается, ливанец задолжал ему кучу денег. Этого только не хватало! Вот так устроил свои дела! Ладно. Надо обратиться по другому адресу и добиться оплаты. Придется съездить в Сьюдад-Боливар.
– Вы знаете этого господина? – спросил я о ливанце.
– К сожалению, очень хорошо. Он аферист. Сбежал и прихватил с собой все и даже несколько редких вещей, которые я передал ему по закладным.
Если придурок говорил правду, то выходит, что как раз этого цветочка и недоставало в букете. Теперь я сидел на мели крепче, чем до поездки с Жожо. Отлично! Судьба преподносит сюрпризы! Такое могло произойти только со мной. Ну и нагрел же меня ливанец!
Опустив голову, я медленно побрел домой, ноги словно налились свинцом. Из-за каких-то несчастных десяти тысяч долларов я десять, двадцать раз бросал на кон собственную жизнь, a в результате где они? Даже центом не пахнет. Ну и гусь этот ливанец! Ни кости ему подпиливать не надо, ни заводить азартную игру, чтобы заработать деньги. И беспокоиться не о чем – «капусту» несут прямо на дом.
Но моя жажда жизни была сильнее отчаяния. «Ты свободен, пойми, ты свободен. Что толку хныкать и жаловаться на судьбу?! Разве только ради смеха, иначе это несерьезно! Накрыли твой банк. Может, и так, но зато какая была игра! Делайте ваши ставки! Банк сорван! Через несколько недель я либо богач, либо покойник!»
Какая игра! Жуткая, мучительная неизвестность. Будто сидишь на краю вулкана и наблюдаешь за его кратером, но в то же время знаешь, что и другие кратеры могут вскрыться, поэтому надо заранее предусмотреть возможность извержений. Да разве это не стоит того, чтобы потерять десять тысяч долларов?
Я взял себя в руки и трезво оценил создавшееся положение: надо немедленно возвращаться на прииск, пока ливанец не успел удрать. А поскольку время – деньги, его не следует терять. Оставалось найти мула, набрать еды – и в путь! Револьвер и нож у меня имелись. Вопрос заключался только в том, отыщу ли дорогу.
Я взял напрокат лошадь. Мария считала, что лошадь куда лучше мула. Одно меня беспокоило: вдруг я ошибусь просекой. В тех местах их столько тянется во все стороны!
– Я знаю дороги. Хочешь, я поеду с тобой? – предложила Мария. – Ой, мне так хочется! Я провожу тебя только до постоялого двора, где оставляют лошадей и потом плывут на лодке.
– Для тебя это очень опасно, Мария. Тем более что придется возвращаться одной.
– А я дождусь попутчика в Кальяо. Так я буду в полной безопасности. Скажи «да», mi amor!
Я посоветовался с Хосе, и он согласился.
– Я дам ей свой револьвер. Мария умеет с ним обращаться, – заверил меня он.
Вот так и оказались мы с Марией после пяти часов верховой езды (для нее я тоже взял лошадь) на краю просеки. На Марии были брюки для верховой езды, подарок ее подруги из льянос. Льяносы – это равнинные районы Венесуэлы, где женщины храбры и непокорны, стреляют из револьвера или винтовки не хуже мужчин, владеют мачете не хуже фехтовальщика, скачут на лошадях, как амазонки. Короче, почти что мужчины, но, несмотря ни на что, способны умирать от любви.
Мария была их полной противоположностью. Нежная, чувствительная и настолько близкая природе, что казалась ее неотъемлемой частью. Однако и постоять за себя она умела – с оружием или без него. Храбрости ей было не занимать.
Никогда, нет, никогда не забыть мне нашего путешествия до места посадки на каноэ! Незабываемые дни и ночи, когда пели лишь наши сердца. Сами мы слишком уставали, чтобы кричать от радости.
Я никогда не смогу выразить словами всех прелестей этих сказочных остановок в пути, когда мы, наплескавшись в прохладе кристально чистой воды, мокрые и голые, занимались любовью в траве на берегу, а вокруг нас порхали разноцветные колибри, бабочки и стрекозы, словно разделяя вместе с нами танец любви на лоне природы.
Затем мы вновь отправлялись в путь, опьяненные нежностью и лаской до такой степени, что время от времени я начинал ощупывать себя, чтобы убедиться, что тело и душа на месте.
Чем ближе был постоялый двор, тем с большим трепетом я вслушивался в чистый от природы голос Марии, напевающей о любви. И тем чаще я сдерживал коня, отыскивая благовидный предлог для нового привала.
– Мария, по-моему, лошадям надо дать немного остыть.
– С чего бы? Они и так плетутся нога за ногу. Когда приедем, окажется, что устали не лошади, а мы с тобой, Папи!
Мария заливается смехом, обнажая свои жемчужные зубы.
До постоялого двора мы добрались за шесть дней. Когда он открылся моему взору, меня словно молнией обожгло желание остаться в нем только на ночь и назавтра уехать обратно в Кальяо. Мне захотелось заново пережить чистоту тех шести дней страсти, которые стоили, как мне вдруг показалось, в тысячу раз дороже, чем мои десять тысяч долларов. Желание было настолько сильным, что я содрогнулся. Но сильнее оказался внутренний голос, внушавший мне: «Не раскисай, Папи. Десять тысяч долларов – целое состояние. Это же первая и очень крупная часть суммы, столь необходимой для осуществления твоих планов. Ты не должен бросаться такими деньгами!»
– Вон он, постоялый двор, – произнесла Мария.
И, противореча сам себе, вопреки собственным мыслям и чувствам, я сказал Марии совсем не то, что хотел бы сказать:
– Да, Мария, это он. Наше путешествие закончилось. Завтра я с тобой расстаюсь.
На веслах сидели четыре крепких гребца. Пирога скользила по водной стремнине против течения. Каждый гребок уносил меня все дальше от Марии. Она стояла на берегу и смотрела мне вслед.
Где покой, где любовь, где та женщина, уготованная мне судьбой, с которой мне суждено построить очаг и создать семью? Я заставлял себя не оглядываться, боясь не выдержать и закричать гребцам: «Поворачивай назад!» Нет! Я должен попасть на прииск и вернуть свои деньги, а затем как можно быстрее пуститься в новые авантюры, чтобы сколотить капитал на поездку в Париж, туда и обратно – если «обратно» все-таки случится.