Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"
Шрифт:
Книги, о которых здесь идет речь, составляют значительную часть творческого наследия Гогенгейма. Так, нельзя не вспомнить о монументальном, но, к сожалению, лишь фрагментарно сохранившемся сочинении «Толкование псалмов Давида». Сохранившиеся комментарии на отдельные псалмы представляют собой настоящую энциклопедию духовных размышлений на каждый день и одновременно передают аутентичное настроение верующего христианина XVI века. В издании текстов Парацельса, осуществленном Гольдаммером, комментарии занимают три объемных тома. В «Догматических и полемических эссе», частично относящихся к раннему времени проживания Гогенгейма в Зальцбурге, автор рассматривает католицизм в свете возможной спиритуальной реформы. Следует отметить, что его рассуждения о моральной и высокодуховной церкви имеют много общего с идеями Цвингли, которые тот развивал в начале своей реформаторской деятельности. В «Сочинении о блаженной жизни», содержащемся в первом томе второй части полного собрания сочинений Парацельса, излагается авторский проект этически ориентированного христианства, полного надежды на блаженную жизнь, которая достижима не только в будущей жизни, но здесь и сейчас. «Толкование десяти заповедей» отличается концентрированным социально-политическим содержанием, а частично сохранившиеся комментарии на книгу пророка Исайи и размышления о книге пророка Даниила наполнены ярко выраженным этико-пророческим смыслом. [424] Из толкований,
Подробно и обстоятельно Гогенгейм освещает тему «вечери Господней». В этом вопросе, по которому отчаянно спорили идеологи основных новообразованных конфессий, Гогенгейм упрямо придерживается собственного мнения. И это не удивительно, если учесть огромное значение, которое придавалось телесной реализации Евангелия. Сочинение «Клименту VII и сонму его кардиналов о вечери Господней», в самом названии которого содержится обращение, даже спустя 400 лет со дня смерти автора не привлекает к себе внимания римских иерархов. Возможно, поэтому до сих пор мало кому известно, что богословские произведения Гогенгейма, посвященные, к примеру, Деве Марии, обладают высокой идейной ценностью и во многом уникальны по своему содержанию. Они по справедливости могли бы занять одно из центральных мест в оживленной богословской дискуссии, имевшей место в то время. Спиритуальное выписывание образа Богородицы и Приснодевы, уточнение и корректировка уже имеющихся на тот момент богородичных текстов не имеют у Гогенгейма ничего общего с реакционным и авторитарным отношением к женщине или печально известной формулой трех «К». Гогенгейм, будучи решительным противником светских привилегий церкви, аннат и десятины, постепенно переходит от чисто духовных христоцентричных и марианских размышлений к церковно-политическим и социальным вопросам, которые выглядят гораздо радикальнее взглядов католических теологов XX века, критикующих институт папства. Выражая недовольство местной церковной практикой, Гогенгейм одновременно обращался к папе и без зазрения совести советовал ему изменить свое поведение и фактически повернуться на 180 градусов. При этом следует учитывать, что в данном случае автора не окружали толпы учеников и последователей, которые могли бы обеспечить ему необходимую защиту. По мнению Гогенгейма – человека, не склонного к сектантству, даже швейцарские протестанты не могли считаться принадлежащими к истинной церкви. Он гораздо уважительнее относился к некоторым католикам, первое место в ряду которых занимал Эразм Роттердамский. Как и последний, Гогенгейм в религиозном отношении не был приверженцем какой-либо партии, но являл собой яркий пример homo pro se (самодостаточного человека).
То, что такой человек дважды комическим образом называет себя «доктором Священного Писания», возможно, объясняется особым богословским пониманием иерархического служения. В многочисленных работах Гогенгейма первое по значению место в делах веры занимает апостольская харизма. Не менее высок в его глазах статус пророка и доктора. Задачей апостолов, «посланных» в мир язычников, является проповедь и христианское просвещение неверных, не знакомых до той поры с Божьим словом. Апостольское служение неразрывно связано с лишениями, нищетой, странствиями, страданиями и мучениями (по Мф. 10). [426] Гогенгейм, отрицая наличие у него апостольской харизмы, скромно называет себя «философом немецкого образца» (II, I, 76). Тем самым он отказывается от претензий на учительство, но при этом требует свободы для христианина. «Вчитываясь в краеугольный камень христианства (Священное Писание), – писал Гогенгейм, – и внимательно слушая христианские проповеди и диспуты, которые порой ведутся даже между мельником и угольщиком, я понял, что христианину необходимо постоянно находиться в состоянии бодрствования. Он должен научиться отделять правду от лжи, справедливость от несправедливости, свет от тьмы, а Христа от сатаны…» (II, 3, 169).
Мы видим, что Гогенгейм признает право толковать Библию даже за угольщиками и мельниками, чьи занятия не имеют ничего общего с богословием. Думается, доктор Теофраст мог в едином порыве с Фаустом Гете иронично напомнить своим слушателям о том, что он «увы! С усердьем и трудом и в богословие проник», и на этой основе претендовать на титул светского теолога. Смысл ученой степени доктора Священного Писания у Гогенгейма открывается из следующей фразы: «Ведь дух, действующий в нас, не имеет докторской степени, не занимает высокий пост и не превозносится над духом наших ближних». (II, 5, 168). Дух, таким образом, обладает авторитетом в силу своей природы, а вовсе не докторской степени. В этой связи доктор у Парацельса вполне сопоставим с «учителем». [427]
Светского теолога Теофраста фон Гогенгейма лучше всего рассматривать, исходя из его положения как врача и философа. Амбивалентность профессионального и духовного призвания Гогенгейма соответствует причудливому синхронизму гордости и смирения, проявляющемуся в его отношении к эмпирическому знанию. Наглядное выражение этого синхронизма можно найти, к примеру, в его «Книге о познании», которая, как и сочинение «О вечери Господней», посвящена папе Клименту VII и коллегии кардиналов: «Спокойствие лучше беспокойства, однако беспокойство много полезнее спокойствия. Беспокойство деятельно и каждый день находится в движении… Только беспокойные люди приобретают опытность, мудрость и обучаются различным искусствам… У таких людей должны учиться те, кто в свою очередь желает умножить мудрость и получить знания» (BdE, 20).
Спокойствие лучше беспокойства, однако беспокойство много полезнее спокойствия! Только беспокойные люди обладают опытностью, мудростью и навыками в различных искусствам и именно у них нам следует учиться! Здесь говорится не о беспокойстве, которое обычно сопутствует высокомерию. Гогенгейм специально говорит о том, что «из повседневного опыта мы узнаем лишь ту ничтожную малость, которая по существу является ничем!» (XIV, 58). Опытность не прибавляет уверенности и не тождественна мудрости, о которой идет речь в каринтском сочинении «Лабиринт заблуждающихся врачей». Опытность является частью той религии, имя которой медицина! Под ней следует понимать духовное единство, царящее среди эскулапов, а также особое состояние мудрого врача, стремящегося к блаженной жизни. Понятие религии в этой связи имеет посюстороннее происхождение, но в то же время обладает трансцендентными перспективами. Аналогичным образом Гогенгейм говорит в сочинении «О вечной религии» о «религии врачей», «религии юристов» (II, I, 103), «религии риторов» (II, I, 104), «религии духа» (II, I, 92) и «религии природы» (II, I, 101). В другом месте он называет выделяемые им сферы факультетами блаженной жизни. Что же такое в этом случае религия медицины? Прежде всего, не что иное, как знание сущности болезни (II, I, 95). В основе религии юристов лежит милосердие, религия риторов замешана на правде, а основным правилом религии природы является правильное употребление магического искусства по примеру Соломона и трех царей, пришедших с Востока поклониться родившемуся Христу (II, I, 98). Они не прибегали к колдовству, но
В процессе познания человек учится управлять вещами и постепенно добивается полноты их сущностной реализации. Задача врача состоит в поиске Царства Божьего. Дух дышит где хочет и не принадлежит никому. Без него врач превращается в псевдодоктора и понапрасну тратит свой труд и энергию (XI, 172). Свет природы («который зажигается при участии девятого неба») и свет духа исходят от Бога. Святой Дух назван в «Парагрануме» воспламенителем света природы (VIII, 80).
Продолжая раскрывать концепцию «вечной религии», Гогенгейм пишет о том, что юристы, мысли и чувства которых направлены к свету разума и одновременно к сверхразумному свету, милосердны, риторы – правдивы, а врачи свято следуют по пути Христа. Последний в до сих пор не опубликованном «Слове о чудесах» назван «первым и высшим врачом, безвозмездно посылающим ослабу страждущим» (PR, 160). Собранные вместе, все благие качества образуют человека, следующего путем религии духа. Такие люди, неся служение апостолов, учеников Христа, пророков и докторов, «возвещают апостольское учение и проповедуют писание… указывают спасительный путь ко Христу и блаженной жизни» (II, I, 91).
Несмотря на то что Гогенгейм отрицал за собой апостольские и пророческие дарования, в осознании им собственной миссии мелькают черты, свойственные как пророку, так и апостолу. Близость обоих служений врача и апостола проявляется, в частности, в духовном понимании безбрачия, которое Гогенгейм пронес через всю свою жизнь. Проблема целибата относится к той категории вопросов, по которым мнение Парацельса кардинально расходилось с позицией подавляющего большинства реформаторов. Одновременно Гогенгейм выступал и с критикой белого католического духовенства, монахов и монахинь, безбрачие которых было, с его точки зрения, насквозь пронизано ханжеством и тщеславием. Гогенгейм отводил целибату почетное место среди прочих качеств, которые отличали человека, решившего твердо следовать за Христом. По его мнению, врачи, готовые пожертвовать всем ради спасения пациента, как и апостолы, должны хранить безбрачие. Женатых священников Гогенгейм насмешливо называл «тяжеловесными апостолами». Признание высокой ценности целибата не означало, как считает Курт Гольдаммер, принципиального неприятия Гогенгеймом брака. Безбрачие было скорее «профессионально-этическим требованием, своего рода рабочей аскезой». В «Толковании десяти заповедей» автор с уважением отзывается о браке. Выше брачного состояния он ставит «только апостольское служение… Но если ты не настоящий апостол и при этом зачем-то продолжаешь хранить свою девственность независимо от того, женщина ты или мужчина, то в последний день суда откроется тебе, сколь грешен ты пред Богом. Ведь брачное состояние Господь ставит не менее высоко…» [428] . Таким образом, возвышая целибат, Гогенгейм не принижает значение брака. Речь в данном случае идет лишь о профессиональном признании и соответствующем выборе человека, проникшего в сокровищницу высших духовных дарований. Такая система ценностей в принципе соответствует позиции католической церкви, выраженной в сочинениях Фомы Аквинского. Однако практическая жизнь католического духовенства подчас расходилась с теорией. По Гогенгейму, безбрачный образ жизни несовместим с сытым пребыванием на доходном приходе и конкубинами, наличие которых было частым явлением в то время. Человек, хранящий целибат, не привязан к постоянному месту обитания и готов в любую минуту отправиться проповедовать к язычникам и неверным. [429] По сравнению со злоупотреблением целибатом со стороны католиков, брачную практику протестантского духовенства Гогенгейм считал меньшим злом, хотя и видел в ней отступление от апостольского идеала. Упоминая о протестантских пасторах, он с сожалением писал о том, что «они обращают службу Богу на служение мамоне» [430] . Путь учеников Христа состоит в другом. «Они не взирают на богатство мира и земные богатства. Они странствуют без сандалий, мешка и посоха, а их царство не от мира сего. Они следуют по стопам их учителя и Господа Христа, царство которого было также не от мира…» (II, I, 92).
Этому христианскому радикализму без сандалий, мешка и посоха, возрождению францисканского идеала святой бедности и активной практической деятельности в свете духа и любви к ближнему противостоят свидетельства современников Теофраста о его неблагочестивом поведении. Так, помимо цитируемого выше текста Буллингера, можно вспомнить сведения, сообщаемые Иоганном Хербстером, по прозвищу Опоринус. «Я никогда не видел его молящимся, – пишет Хербстер, – и не слышал, чтобы он хоть раз задавал вопросы о духовных упражнениях или интересовался евангельским учением, которое в настоящее время (1527) почитается и исследуется среди нас. Он не только презирал это учение, но и угрожал проломить голову Лютеру и папе, а также Галену и Гиппократу. По его словам, никто из древних или современных писателей, бравшихся толковать Священное Писание, не проник в сущность божественного учения. Они лишь слегка касались внешней оболочки и пытались толковать лишь тень, но не сам предмет» [431] .
Несмотря на субъективный характер недоброжелательного отзыва Хербстера, которому в его послании к Иоганну Вейеру было просто необходимо представить Гогенгейма в негативном свете, мы вряд ли можем сомневаться в правдивости изложенной в письме информации. Так, к примеру, прохладное отношение Гогенгейма к молитве зафиксировано во многих текстах, в том числе и тех, которые относятся к 1627 году. Характерное для Гогенгейма позиционирование над имевшимися в то время конфессиями и деноминациями, хотя и начинает отчетливо проявляться только в 30-е годы, было, по всей вероятности, впервые сформулировано и озвучено именно в Базеле. Идеи и убеждения, которые стояли за высказываниями Гогенгейма, оставались по большей части неизвестными его современникам. Как и доктора Фауста, Гогенгейма считали еретиком, колдуном и черным магом. Как и Сервета, его обвиняли в отрицании троичности божества. В 1572 году Адам фон Боденштайн писал: «Недоброжелатели ругают Парацельса, обвиняют его в арианской ереси и тем самым бросают тень на его сторонников и последователей… По-моему, они слишком перегибают палку, так как, с моей точки зрения, Парацельс вообще не может считаться богословом» [432] . Для парацельсиста XVI века важно было как можно резче дистанцироваться от теологических вопросов, чтобы избежать обвинения в арианстве, представители которого выступали против догмата о Святой Троице! Еще Хузер, один из самых известных издателей трудов Парацельса, был вынужден воздержаться от публикации богословских сочинений Гогенгейма. Что же касается издания им натурфилософских и медицинских работ, то он, избегая возможных недоразумений, старался предварять каждую книгу предисловием, в котором подчеркивал свою благонадежность. [433] Противники Парацельса не уставали нападать на его учение. Среди них особенно изощрялся Бернард Дессениус, читавший лекции в Гронингене и Кельне. Он писал: «Paracelsus est magus monstrosus, superstitiosus, impius et in Deum blasphemus, infandus impostor, erbriosus, monstrum horrendum» [434] . Таким образом, он называл Парацельса «чудовищным колдуном, суеверным, безбожным, богохульным и гнусным обманщиком, пьяницей и ужасным монстром».