Парацельс – врач и провидец. Размышления о Теофрасте фон Гогенгейме"

Майер Пирмин

Все эти вещи представляют определенную важность. Однако, «потребляя их и ими наслаждаясь», важно соблюдать пропорцию. Здесь нельзя не вспомнить размышления Гогенгейма о божественном творении и тайнах природы, изложенные на страницах «Великой астрономии»: «В доме Божьем сокрыто множество помещений. Люди видят их по мере своей учености» (XIV, 117). Через придворные обычаи, изящные манеры и блестящее, гуманистическое владение языками проходит знание, которым простые люди, рудокопы и пастухи, овладевают охотнее и быстрее, чем знатные, ученые и могущественные лица. Это знание блаженной жизни, умение «всматриваться в вещи, которые по своей сути являются божественными» (XIV, 116). Удивительно, что в этом месте Гогенгейм, не раз заявлявший о себе как о противнике поэтического изложения, переходит от грубого и неотесанного диалектизма к поэтико-ритмичному языку, который, по замечанию Герхарда Айса, чаще всего использовался для эпиграмм. [403]

Восхищение Гогенгейма блаженной простотой элементарных духов, а также его уважительное отношение к чарующему искусству колдовства было воспринято в штыки историками науки. В 1820 году в рамках «Листков высочайшей истины» стал издаваться эзотерический журнал,

проникнутый идеями месмеризма и служивший ярким отражением романтического духа. Основное место в журнале отводилось темам, связанным с ведовством, одержимостью, пророчествами Сивиллы, авгурским искусством, кровоточащими деревьями, посмертными явлениями умерших, гомункулами, чудесами святых и многообразными видами магии. Оценивая это нагромождение мракобесия и обскурантизма, историк фармацевтики Отто Цекерт писал о том, что XVI век «находился в плену у суеверий в гораздо большей степени, чем считают ученые и историки, переоценивающие достижения этого столетия» [404] . Герхард Айс называет экскурсы в мир духов «натянутыми, параноидальными, но вместе с тем оригинальными и в высшей степени парацельсистскими» [405] . Кажется, что эти же аспекты привели цюрихского историка медицины Эрвина Акеркнехта к его знаменитому заключению: «Творческие экзерсисы этого доктора Фауста от медицины… вызывали у сторонних наблюдателей одновременно сочувствие, отвращение и удивление» [406] .

В Новейшее время Сергей Головин, Эрвин Якле и Гунхилд Перксен, по странной случайности не проникнувшись сочувствием и отвращением, отводили «Книге о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах и тому подобных духах» первое место в осуществленной ими рецепции Парацельса, которая из-за произошедшей смены парадигмы как нельзя лучше соответствует мышлению современного человека. Той же тенденцией проникнуты литературные адаптации творчества Гогенгейма, принадлежащие Максу Меллу и Франку Геерку. [407] Новая оценка иррационального мышления, проявившегося в творчестве Парацельса, связана с изменившимся интересом к традиции. Поспешное осуждение суеверий и заблуждений прошлого уступило место вопросам о том, какие области науки и культуры мы, к нашему вящему позору, вытеснили, забыли и чуть было не похоронили. Ученые обратили внимание на образно-теоретический и литературный планы, а также на источники магического ощущения, которые продолжают свидетельствовать о себе даже в наше просвещенное время. Для их узнавания необходимо абстрагироваться от фольклорного, социологического, психологического и психиатрического восприятия и просто и непредвзято обратиться к изучению этих магических данностей. В данном случае любой другой подход был бы ненаучным.

По словам Йозефа Цильманна, «мир в наше столетие развивается стремительно. Тот, кто трезво и внимательно следит за течением повседневной жизни, непременно замечает, что время, уходящее в прошлое, оставляет после себя заметные следы. Эти следы не стираются и, несмотря на череду последующих событий, находятся в непосредственной связи с настоящим» [408] . Его сочинение по фольклористике Люцерна «Народные обычаи и рассказы» содержит множество свидетельств того, что мир сказок и мифических преданий нельзя замазывать однородной серой краской и безапелляционно относить в прошлое. «Устный рассказ госпожи Р. Хергисвиль», записанный автором, очень сильно напоминает древние предания о горном народце, в месте проживания которого «трава растет иначе». В большинстве случаев живым воплощением традиций народной мудрости выступают простые, малообразованные, но при этом очень умные люди. Обращают на себя внимание рассказы о призраках и чудесных явлениях. Так, весьма популярным считается рассказ об огненной фигуре, которая в произведениях Гогенгейма фигурирует под именем «Пламенеющий». Кажется, что упоминавшийся выше горный народец и в наше время не прекращает своей активности. Во всяком случае, рассказы о нем пользуются большой популярностью в районе Швейцарских Альп. Так, Йозеф Цильманн сообщает о горном народце в Энтлебухе, который упоминается в сочинениях Парацельса в связи с располагавшимся там цыганским поселением. Он пишет: «Тальману Тони из Верхнего Эгельсхорна – под каковым названием часто фигурирует и находящееся там поселение рудокопов – случилось повстречать гнома из горного народца. Воскресным утром Тони отправился в церковь, которая находилась в Ромоозе. Время было зимой, и дорога оказалась заваленной снегом. Пробираясь через сугробы, Тони приблизился к Энцилоху, где и увидел гнома. Последний, подойдя к Тони, спросил, куда тот направляется. Тони поведал ему, что спешит в ромоозскую церковь, чтобы попасть на мессу. Гном сказал, что если Тони последует за ним, то сможет успеть на службу во Флухе. Тони покачал головой. Он вспомнил, что даже летом у него не хватало сил дойти до Флуха, и он не мог и помыслить, чтобы отправиться туда зимой. Однако, когда гном пообещал проводить его туда кратчайшим путем, Тони согласился. Гном посадил его к себе на плечи, поднялся на уступ карьера и затем проник в пещеру, где действительно шла служба. После окончания мессы гном вывел Тони на свет. Пройдя вместе с ним небольшое расстояние, представитель горного народца исчез в районе Штехелегга».

Эту историю фольклористу рассказала одна женщина, проживавшая в альпийском районе. «В ее повести не было сказочных интонаций, – пишет Цильманн. – Создавалось впечатление, что она рассказывает мне обычную историю из повседневной жизни. В конце она даже обмолвилась, что знакома с родственниками Тальманна Тони. Я же, со своей стороны, просто сидел и слушал рассказ женщины, которая говорила ровным, спокойным голосом. Ни у нее, ни у меня не возникало никаких вопросов, никаких „если“ и „но“, искажающих любое повествование. Все это было удивительно. Лишь много позже я понял, что рассказчица, слушатель, Тальманн Тони и гном из Энцилоха – все мы вчетвером, словно бы превратившись в огромный кусок глыбы с вершин Нагельфлуха, вместе с горным ландшафтом составляли единое целое» [409] .

Истории, подобные рассказанной выше, при всей своей изолированности в условиях современной цивилизации, свидетельствуют о жизненной силе таинственного мира образов. Того мира, благодаря которому Гогенгейм возрос как философ,

принадлежавший одновременно к ученой и народной культуре. Его книжечка о нимфах свидетельствует об отличном знании автором народных преданий и его глубоком проникновении в мир духов. Особенность этого произведения состоит в том, что его содержание одинаково не походит ни на научную теорию, ни на рассказы очевидца. Впечатление оригинальности и аутентичности текста усиливается, когда обращаешь внимание на источники автора, которые в равной степени относятся к области литературы, фольклора и науки. В результате «Книга о нимфах» может сама служить как источником, так и произведением, написанным на основе источников. Тот, кому доставляют удовольствие философские рассуждения об элементарных духах, без сомнения, с воодушевлением прочтет это выдающееся и чарующее сочинение Парацельса.

Из 19 сохранившихся разделов «Великой астрономии» «Книга о нимфах» написана наиболее ясным языком. Рассматриваемая в контексте совокупного творчества Парацельса, она наряду с сочинениями о психических заболеваниях отличается четкостью изложения и глубиной формулировок. Если сравнивать ее с другими законченными пассажами «Великой астрономии», то создается впечатление, что она является лишь частью большого курьезного проекта Гогенгейма. Книжечка о нимфах укомплектована фундаментальными рассуждениями, посвященными в прологе вопросам познания в свете природы, а в заключительной части эсхатологическим перспективам. Основные фигуры произведения, среди которых в первую очередь следует назвать нимф, гномов, великанов, леших, русалок и других похожих персонажей, упоминаются и в других работах Гогенгейма. При этом они часто окружены схожими эпитетами, которые исключат любые сомнения в подлинности текста. Кроме того, здесь налицо авторский стиль, который полностью сохранен как в издании Хузера, так и в более ранних вариантах. Следует сказать, что первое издание вышло в силезском Найссе (1566) на 25 лет раньше хузерского томика.

«Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах и тому подобных духах» по структуре и содержанию никак не напоминает бабушкины сказки. Автор с самого начала дает читателю понять, что текст сочинения не выходит за границы познаваемого. Гогенгейма занимают не столько увлекательные рассказы о перечисленных выше сущностях, сколько толкования духовных феноменов. Книга начинается с размышлений о взаимосвязи между познанием человеком природы и своей собственной личности. «Земля, – пишет Гогенгейм, – должна знать, что скрывается в ней и что из нее произрастает. Также и каждому человеку следует прийти в познание самого себя» (XIV, 115). Для полноты познания важны как созерцание внутренних глубин, так и наблюдение за окружающим миром. В соответствии с основополагающим принципом «Парагранума» внешнее и внутреннее составляют единое целое, к которому не применимы противопоставление субъекта и объекта. Революционные изменения в западноевропейском сознании, совершенные Декартом и выразившиеся в строгом разделении внутреннего и внешнего, субъекта и объекта, res cogitans и res extensa, мешают современному исследователю охватить древнюю концепцию мироздания. Для него оба мира четко разграничены и даже при наличии определенного взаимодействия имеют друг с другом мало общего. Картезианский «внешний мир» представляет собой познавательный материал для разума, который, в свою очередь, познает себя, исходя из одного только собственного существования: je pense, donk je suis – cogito, ergo sum (я мыслю, следовательно, существую).

Познание в этом случае понимается отнюдь не как отражение макрокосма природы в микрокосме человека, не как вдумчивое наблюдение в свете природы и духа, характерное для Гогенгейма (который в этом смысле находился на стыке гностической и схоластической традиций). Именно о свете природы и свете человека, простирающегося над природой, и идет речь в прологе книжечки о нимфах. Основная мысль пролога созвучна настроению трактата «О возрождении»: «чтобы познать природу, мы должны любить жизнь и ненавидеть смерть» [410] . Такое познание имеет много общего с учением о знаковых посланиях, скрывающихся в вещах: «каждый город, деревня, дом обладает собственным познанием всех природных вещей» (XIV, 115). В познании участвует все мироздание, включая воду, воздух, камни и огонь. При этом Гогенгейм далек от того, чтобы низводить такие духовные сущности, как нимфы и гномы, до уровня материальной действительности. Он не сомневается в их существовании. Он пишет о том, что люди встречают их «не часто, но все же, нося в себе знание этих вещей, воспринимают их так, как если бы они видели их во сне» (XIV, 122). Таким образом, согласно Гогенгейму, мы обладаем неким изначальным, априорным знанием духовных сущностей, которые порой являются нам. Однако, вспоминая их явления, мы не можем точно определить, соприкоснулись ли мы с ними во сне или наяву. По Гогенгейму, элементарные духи образуют промежуточный мир «материальных духов», «духов-людей» (XIV, 118), которые по сравнению с ангелами стоят ближе к миру животных и природе, чем к сверхприродным сферам. Они обладают телом, которое состоит не из «грубой плоти», но из некоего субтильного вещества (XIV, 120). Элементарные духи могут проходить через стены, скалы и камни, жить в огне, воздухе и воде, но при этом лишены бессмертной души. Смерть означает для них полное исчезновение. От них не остается даже трупа, не говоря уже о скелете. Говоря современным языком, элементарные духи представляют собой призрачные видения, которые нельзя не только поймать в капкан, но даже снять на видеокамеру.

В соответствии с учением Парацельса об элементарных духах для их появления необходимы три вещи: место, сознательное расположение человека и судьба, которую Гогенгейм в ряде случаев именует astrum . В «Книге о нимфах» для элементарных духов, которые добры по своей природе и, отличаясь от нас, способны помочь нам прийти к познанию собственной личности, действует нерушимое правило: они являются нам, но не наоборот! (XIV, 132) Только в этом случае они сохраняют свою таинственность. С гносеологической точки зрения во время манифестации элементарных духов происходит встреча различных уровней бытия, которые соотносятся друг с другом как микрокосм с макрокосмом. Чтобы лучше понять суть гогенгеймовских рассуждений, имеет смысл обратиться к отдельным главам рассматриваемого сочинения.