Парад теней
Шрифт:
— Дай, — согласился Кузьминский.
Антон ошарашенно замер и спросил с подозрением:
— Что тебе дать?
— Не мне. Ей. Любовь.
— Любовь — это сон упоительный! — пробормотал Антон и грозно добавил: — Я ей дам сон!
— Дай, — опять согласился Кузьминский. — Дай ей и сон.
— Подначиваешь, да? — разозлился Антон.
— Разве можно подначивать, все время с тобой соглашаясь?
— Значит, не веришь?
— "Веришь — не веришь" — это игра такая. И я в нее не люблю играть.
Антон
— О чем мы говорили? — еще раз спросил Антон.
— О любви.
— Что ж, поговорим о любви! — обрадовался пресс-атташе.
— А лучше "поговорим о странностях любви", — предложил Кузьминский.
— Именно о странностях! — Антон возликовал, услышав столь нужное ему определение. — Обязательно о странностях. — Передразнил Лермонтова: — "Вы странный человек". А я — не странный! Она приходит от него в высоких чувствах, истомленная нежными пистонами, а я ее раком! И по жопе, по жопе! Все терпит, высокомерная курва! И старается, работает, подмахивает. Они по вторникам и пятницам трахаются, и я ее по вторникам и пятницам! Терпит, все терпит!
— Лопнет когда-нибудь ее терпение. Кстати, кто она?
— Как кто? — обиделся на непонятливость Кузьминского рассказчик. Галька. Моя благоверная. Стерва. Сука. Тварь.
— И с такой живешь? Ну если раньше из-за бабок, то сейчас почему?
— Нравится потому что! — гримасничая, сообщил Антон.
— Садист, что ли?
— Нет, не садист, — серьезно возразил Антон. — Мне по острию ходить нравится. Я ее замазал так, что могу сдать в любой момент. Но и она, если захочет, может заложить меня с потрохами.
— Ты ее — за глотку, а она тебя — за яйца?
— Именно, Витя! — обрадовался сообразительности Кузьминского Антон. Но у нее только страх, а у меня еще и удовольствие от остроты ощущений.
— Тогда ты не садист. Ты — мазохист.
— Фуюшки! — в очередной раз возликовал Антон. — Я — сверху!
— Как и положено в этом деле мужику.
— Ты не понял, Витя! Мне есть что топтать. Ее изысканную любовь, ее надежды на тихое семейное счастье, ее мечты о будущем. А ей топтать нечего!
— Это уж точно, — охотно согласился Кузьминский.
— Не понял, — насторожился Антон.
— Чего уж тут понимать. Ты — сверху.
— Я — сверху, — удовлетворившись объяснением, повторил Антон. — Я теперь во всем сверху, понимаешь, во всем! — Загорелся вдруг в желании облагодетельствовать: — Хочешь, я твое собрание сочинений издам? Без всякой для себя выгоды, просто так. Сколько ты там томов написал? В Финляндии отпечатаем. На роскошной бумаге, в бумвиниле с золотым тиснением, целофанированная суперобложка. У меня там связи, я там наш рекламный журнал печатаю. О деньгах не думай, денег — навалом. И гонорар по пятьсот за лист. Аванс хоть сейчас можешь получить. — Полез в карман пиджака и вытащил толстую пачку стодолларовых, тысяч на двадцать. — Сколько тебе?
— Давай об этом в другой раз поговорим. О таких вещах в забегаловке не договариваются.
— А я договариваюсь.
— А я — нет.
Помолчали. Но вскоре Антон вдохновился новой идеей:
— Сейчас допьем и в гости поедем. К Олегу. У него сегодня прием. Да ты его знаешь! Олег Радаев, певец такой знаменитый.
— Бывший, — напомнил Кузьминский. — И что мне там делать? Вместе с хозяином, дуэтом так сказать, петь про то, что коммунизм зовет?
— Ты — скотина, Кузьминский. У тебя ничего святого за душой.
— Чего нет, того нет, — весело согласился литератор.
— Ты — подлец, — дополнил характеристику собеседника пресс-атташе.
— Рыло начищу, — предупредил Кузьминский.
— Руки коротки, — вскинулся Антон.
— Я и короткими, — пообещал литератор, и по его глазам пресс-атташе понял, что этот действительно сможет и короткими.
— Ну, бей, бей!
— В следующий раз, — пообещал Кузьминский и встал. Сейчас надо уйти так, чтобы Антон, задыхаясь в ненависти, помнил только обиду и забыл о разговоре. А для этого: — Но аванс ты получишь сейчас.
Он наотмашь тыльной стороной ладони врезал по одутловатой щеке. Антона кинуло на спинку стула. Он вскочил в ярости, но, увидев пустые глаза Виктора, понял: этот убьет- и сел.
— В следующий раз так в следующий раз. — И взревел: — Но бойся меня, скот!
О том, что ему надо бояться, Кузьминский услышал уже у выхода. По двум мраморным пролетам он поднялся в вестибюль-раздевалку, где уже в полной боевой готовности пожилые гардеробщицы ждали вечернего наплыва. Кузьминский завернул в коридорчик и постучал в скромную дверь.
— Войдите! — мелодично отозвались за дверью.
Моложавая подобранная дама была единственной в комнате с тремя столами. Но и она собиралась на выход, уже в плаще подкрашивала губы.
— Уходишь? — не здороваясь, удивился Кузьминский и, подойдя к даме, поцеловал ее в макушку. Она обернулась к нему и мазнула губами по его щеке. Успокоила:
— Не бойся, не испачкала.
— Сегодня, значит, не клубишься?
— Сегодня приглашенные. Так что дома наверняка интереснее.
Он обнял ее сзади за талию, положил подбородок на ее плечо, покачал легко из стороны в сторону, тихонько спросил почти в ухо: