Парад теней
Шрифт:
Он увел велосипед из зоны, которая могла просматриваться бдительной Лидией, и, пройдя немного, безбоязненно и оттого в полную оттяжку закурил, привалив двухколесное чудо техники к забору Дарьи.
— Здравствуйте, Александр Иванович! — сладко пропел женский голос из-за забора. Но соло исполнила не певица, сидевшая на лавке у крыльца, а Берта Григорьевна, притулившаяся к хозяйке.
— Чего это вы здесь спозаранку? — от изумления забыв поздороваться, растерялся Смирнов. — Ты же, Дарья, в это время дрыхнешь без задних ног!
— А нас из дома выгнали! — похвасталась Берта Григорьевна.
— Это
— Да идите же сюда! — испугавшись чего-то, вдруг свистяще зашипела Дарья. — Нам громко разговаривать нельзя.
Берта нажала на кнопку, и Смирнов, миновав калитку, покорно покатил велосипед к скамейке. Подойдя на расстояние шепота, шепотом же и повторил:
— Это как же понимать?
— Мастер у нас в доме, — уважительно сообщила Дарья. — Мою технику записывающую и воспроизводящую- проверяет, что-то там у меня в последнее время барахлит. Конечно, я понимаю, не ко времени все это, но что делать? Заранее с ним договорилась, а у него на два месяца вперед все расписано. Еще, что ли, два месяца ждать?
— Такой важный? — удивился Смирнов.
— Такой умелый. И единственный. Нарасхват.
Глазастый Смирнов вмиг соединил спецфургончик за забором с шурующим на даче мастером. Указал кивком на фургончик:
— Его?
— Его, его! — заверила Дарья. — Суперлаборатория на колесах.
— Все я про вас понял. Ничего интересного. А на велосипеде кататься все равно не хочется, — признался Смирнов.
— Надо, Федя, надо! — назидательно подбодрила его Берта Григорьевна.
— А я что говорю? — мрачно согласился Смирнов и щелчком направил окурок в урну. Не попал, прошел к урне, подобрал окурок и бросил в дырку для мусора. Вернувшись, шепотом извинился: — Пардон, — и вдруг, осененный, взвился: — Бабы, ну что вам здесь кучами сидеть? Пошли гулять! Подснежники распустились вовсю!
— Мне велено никуда не отлучаться, — сказала Дарья обреченно.
В подтверждение ее слов на крыльцо вышел рыжий мастер, увидел Смирнова, мельком поздоровался:
— Здрасте, — и обратился к хозяйке: — Как я и предполагал, Дарья Васильевна, все дело в записи. Запись у вас не на автоматике, а в ручном режиме, а вы пользовались пультом весьма и весьма небрежно. Разболтались приводы, ослабли контакты. Я кое-что сделал, поправил что мог, несколько изменил схему управления. Пойдемте, я вам покажу что и как, чтобы вы в дальнейшем, извините, не портачили.
— Пойдемте. — Даша покорно встала.
— Ты надолго, хозяйка? — спросил Смирнов.
— Надолго, — за нее ответил мастер, и они направились в дом.
— Увели, — констатировал сей прискорбный факт Смирнов. Но лишить природного оптимизма было трудно. — А, может, все и к лучшему, роскошная моя Берта? Мы с тобой- в обратном переводе на русский — в четыре глаза, так сказать. На природу, а? В чащу, а? В интим, а?
— Да уж и не знаю, Александр Иванович, — вяло посомневалась Берта.
Но Смирнова было уже не остановить. Подхватив пышную даму за локоток, он поднял ее со скамейки и, ненароком трогая за разные места, укутал, как младенца, в вечную ее павловопосадскую шаль.
— Вот ты и готова, радость моя. Потопали.
Берта Григорьевна движением плеч освободилась от запеленутости, двумя руками проверила прическу, улыбнулась, показав прекрасные зубы и, яростно кокетничая, согласилась:
— Потопали.
Катя левой рукой велосипед, отставной полковник ностальгически мечтал на ходу:
— В былые-то времена усадил бы я тебя, Берта, на раму и покатили бы мы с тобой щека к щеке. Ехал бы я и распалялся. А распалившись, свернул в густые кусты и…
— И что же вам мешает сделать это сейчас? — с соответствующим придыханием откликнулась Берта.
— Отсутствие на велосипеде рамы, недоступное счастье мое, — лукаво объяснил Смирнов. — Нету на нынешних рамы! Одни зигзаги!
Берта глянула на велосипед, с сожалением убедилась в его правоте: не было рамы, и все тут. Выбрались в лесок, исхоженный такой лесок, обжитый. По пути и бревнышко лежало подходящее — сухое, чистое, вытертое задами неприхотливых дачников.
— Присядем? — предложил Смирнов.
— Мы же гулять собрались, — удивилась Берта и уселась на бревно.
В общем-то ей гулять и не хотелось. А умный Смирнов нашел и теоретическое обоснование их столь быстрому привалу.
— Гулять, дорогая Берта, это не значит только усталыми и нежными ножками по неровной и сырой земле топать. Гулять — это ощущать безмерный мир, любоваться непредсказуемой природой, чувствовать себя частицей вселенной. — И покончив с поэтичностью, деловито пообещал: — Ты сиди, а я тебе цветочек найду.
Меж серых останков прошлогодних, мягких, нерешительно зеленых, народившихся трав рос маленький голубовато-розовый цветок. Смирнов осторожно сорвал его.
— Прелесть, прелесть! — восхитилась Берта. Цветок лежал у нее на ладони. Смирнов присел рядом с ней на бревно:
— Красоту любишь?
— Кто ж ее не любит?
Смирнов из нагрудного кармана, не вынимая пачки, вытянул беломорину, размял каменный отечественный табак (крошки в виде сучков просыпались ему на брюки) и, не закурив, заговорил:
— Жил в начале века один такой весьма забавный господин — Борис Савинков-Ропшин. Так вот он однажды изволил выразиться, что, мол, морали нет, есть только красота. И соврал, потому что в этом звонком афоризме ничего, кроме пижонства и позы, нет. Красота — это первозданность, чистота, невинность, и поэтому она нравственна изначально. Безнравственный человек не может любить красоту. Она ему враждебна, и он чувствует это.
— К чему вы мне об этом говорите? — спросила Берта.
— Ты не можешь любить красоту, — с огорчением заключил он.
— Это почему же? — злобно забазарила Берта Григорьевна.
— Потому что ты — сука, Берта. Продажная сука, — грустно констатировал Смирнов и, прикурив от зажигалки, втянул в себя ядовитый дым.
— Да как вы смеете?! — грудным голосом воскликнула Берта и возмущенно поднялась с бревна.
— Сидеть! — гавкнул, как цепной пес, Смирнов так страшно и недобро, что ноги ее подкосились и она, уж не чуя как, вновь оказалась сидящей на бревне. — Теперь насчет того, сметь мне или не сметь. Только что мой друг Вадим Устрялов, досконально обыскав дачу, сообщил, что обнаружил звукозаписывающее устройство, которое постоянно фиксировало все разговоры, ведущиеся в музыкальном салоне, столовой и на кухне. То есть в тех местах, где постоянно общаются гости и хозяева.