Парадигматик
Шрифт:
Вспышка, застывшая в вечности
Я остался один. Шумели кроны, дятел стучал вдалеке. Солнце приятно согревало щеку, а слезы – щекотали прохладой.
Теперь женщина не будет переживать о том, что парк рано или поздно кончится. Она поняла, что парк – не точка, в которой она пребывает сейчас. Парк был и раньше, и будет потом, и ему, в общем-то, все равно, что думают и куда идут посетители. Женщина уже может идти не только вперед, но и назад. Сейчас у нее счастливое время. Самое большое удовольствие при освоении чего-то нового – тот период, когда ты учишься произвольности движений. Со временем женщина сможет не только ходить вперед и назад, но и поворачивать
Першило в горле. Я облизнул горько-соленые губы и посмотрел по сторонам. Выбирал, куда же мне податься теперь, куда пойти. С некоторых пор я, гуляя по парку, могу идти во все стороны.
Решил пойти по тропинке, ведущей вверх. Ступил на нее – она была не такая, как та, на которой встретил и потерял я свою женщину. Здесь не было мха и травы, это была песчаная тропинка посреди соснового бора. Сухой серый песок приятно шуршал, хрустел под ногами. Тропинка одним была похожа на ту, с которой только что я ушел: корни также торчали здесь и там из земли. Первые тридцать метров я наблюдал справа и слева решетчатый лес: это сосны вдоль моей новой тропинки пересекались под прямыми углом с деревьями той дорожки. Солнце светило у меня под ногами…
Я шел неторопливо, глядя под ноги, часа два. Наконец, взобравшись на холм, снизу поросший молодыми сосенками, а на вершине – только травой, я оглянулся. Мне открывался великолепный вид. Огромный массив соснового бора справа и до самого горизонта, прорезанный извилистой свинцовой лентой реки. Поля и перелески слева, где-то пыльные серые грунтовые дорожки, где-то редкие деревенские домики… А над горизонтом, загораживая добрую четверть неба, возвышается обширный зеленый диск того парка, из которого я ушел с грустью в сердце. Где-то там сейчас бежит к пруду (или уже купается? или уже ходит по кругу, проклиная парк?) женщина, бросившая меня. Но что бы ни происходило в ее судьбе, парк завораживающе красив.
Только наполовину он выглядывал из-за горизонта. Ближе к слиянию неба и земли можно было различить центр парка – темный круг, скопление старых дубов и ясеней с мощным подлеском. Чем выше, тем более редким становился парк, ближе к его краю все больше сквозь полог деревьев, папоротников и мха здесь и там виднелись кусочки голубого неба и белых облаков. Еще выше парк разбивался на отдельные расходящиеся по спирали к самому его краю аллеи, они постепенно становились все более прозрачными и наконец окончательно сходили на нет, уступая место голубому небу.
Я пошел дальше. День приближался к своему завершению: солнце переместилось из-под моих ног мне за спину. Когда перешел бурный ручеек и взобрался на пригорок, я оглянулся и увидел, что парк полностью погрузился за горизонт. Я ушел уже очень далеко. Пора было возвращаться. Поэтому я лег на травку и стал смотреть в небо. Надо мной проплывали другие парки в голубом небе. Некоторые были повернуты ко мне боком, и казались тонкими зелеными дисками с утолщением в центре, другие же смотрели на меня лицом: медленно вращающиеся диски, темные в середине и полупрозрачные на краю, с аллеями, расходящимися из центра по спирали. Одни были дубовые, другие сосновые; были и еловые, и липовые, были и смешанные, где соседствовали березы, осины, клен, пихта и ясень; некоторые были с двумя спиральными аллеями, другие с тремя; одни вращались против часовой стрелки, другие по часовой. Впрочем, об этом я судил скорее по памяти моих прошлых прогулок.
А между парками, проплывавшими в небе надо мной, были огромные, непередаваемые, находящиеся за пределом человеческого представления, пространства голубого неба.
Я терпеливо ждал. Не знаю, сколько прошло времени, когда над поляной поднялся долгожданный парк; долгожданный, знакомый. Я узнал бы его даже в темную ночь и даже когда небо загорожено тучами: благодаря застывшей вспышке среди его деревьев, вспышке, свет которой проницает сквозь любые преграды. Это был не очень большой парк, с четырьмя аллеями-рукавами и с яркой вспышкой где-то на окраине, такой короткой, что не заметишь ее, такой важной для всего неба надо мной, что она застыла в вечности. Пора было возвращаться. Я встал, размялся, изготовился и с силой оттолкнулся…
Приземлился я на мягкий войлок еловой подстилки. Знакомые места. Здесь было недалеко до замечательного местечка.
Через полчаса я уже стоял перед огромным двадцатиметровым постаментом, на вершине которого был закреплен шар диаметром, наверное, метра полтора, выточенный в древности неизвестным мастером из огромного самородка бирюзы. Вот она, вспышка, застывшая в вечности.
Пора было возвращаться домой. Я вышел из парка там же, откуда и вошел в него – у грязных деревянных столов около метро Измайловская, где играли в домино и карты, курили дешевые сигареты и пили водку, заедая холодными сосисками. Это были тоже грани той вспышки, что горела половину мига и навсегда отпечаталась в памяти Вселенной.Могущественные волшебники
Стоило выйти из парка и пойти к метро мимо заскорузлых столов, облепленных близорукими людьми с обгорелыми носами, будто капля сгущенки муравьями, как вновь я почувствовал еле заметную дымку в воздухе, и накатило беспокойство. Появилось холодное злое урчание, еле слышное, откуда-то издалека, а может быть изнутри головы.
На этот раз к знакомой гамме добавилось что-то новое… какое-то сверлящее ощущение… как если бы я знал, что откуда-то сзади в мою спину целится снайпер и вот-вот спустит курок.
Я осмотрелся по сторонам. Люди выпивали, ели, разговаривали, чавкая, кто-то кричал неразборчиво, кто-то стучал в домино, кто-то… я узнал его сразу. Он сидел на краю дальнего стола, худой лохматый старик, и пристально смотрел на меня, положив подбородок на ладонь.
Я бросился к нему, почти бегом, на ходу несколько раз толкнул прохожих, кто-то закричал мне в спину: «Ты дурак?»… у меня в голове роились десятки вопросов, их было совершенно необходимо задать, чтобы наконец разобраться в происходящем.
Вблизи я увидел, что на локте, упертом в стол, грязный свитер старика разорван, рассмотрел длинную, редкую, как будто наполовину повыдерганную бороду. Старик уже не смотрел в мою сторону, он тупо уставился на полупустую бутылку «Жигулевского» перед собой.
Рядом со ним сидели два мощных коротко стриженных мужика уголовного вида. Они пили водку. Скамейка напротив старика была свободна. Я сел и набрал полную грудь воздуха, решая, какой из вопросов задать. Сначала надо спросить, конечно, об «их любимой игрушке», как сказал аквариумист. Я уже открыл рот, но старик поднял на меня глаза, наши взгляды столкнулись, и меня захлестнуло эмоциями, так что все вопросы напрочь смело из памяти, и я, задыхаясь от возмущения, начал кричать: