Парадная на улице Гоголя
Шрифт:
Прокурор имел отнюдь не прокурорскую внешность в её обычном понимании, когда весь он из себя неприступный, а на челе неизбывная печаль по поводу преступной сущности человеческой натуры. В нашем случае – молодой, видный и современный. Угадывалось во внешности наличие толики восточной крови по бабушкиной или дедушкиной линии. Чёрные густые волосы, чёрные глаза, смуглая кожа, гордая посадка головы, манеры интеллигентного человека.
Одевался стильно, чаще в фирменные джинсы и модные пиджаки, элегантные плащи и пальто. Жена, Светлана, под стать ему – яркая, сильная женщина. В отличие от мужа в ней время от времени проскальзывали нотки вульгарности. Выражалось это в громком смехе, резких окриках собаки: держали кавказскую овчарку – суку. Светлана тоже относилась к юридическому сословию, но в
Прожили супруги семейной жизнью в нехорошей квартире чуть более двух лет. Первым в подъезде о смерти прокурора узнал Славик-трубач, единственный житель дома, имеющий непосредственное отношение к культуре, – Славик играл в духовом оркестре, но не на трубе, которая дала приставку к его имени с лёгкой руки острослова, оставшегося неизвестным, а на тубе – самом низком по звучанию и большом по габаритам духовом инструменте.
Славик и сам не из маленьких. Этакий двухдверный шкаф. Причём не из ДСП на скорую руку с помощью степплера сделанный, а неподъёмный – из дуба или ясеня основательно построенный. Большому человеку большое плавание. Так ему и сказали в пионерском возрасте, когда пришёл записываться в музыкальную школу, он уже тогда отличался габаритами. Проверив слух, ему вручили тубу – самый тяжёлый духовой музыкальный инструмент. Про Славика ещё будет разговор, сейчас не о нём речь. В тот вечер к Славику пришла жена прокурора Светлана, не переступая порог огорошила:
– Послезавтра хороню мужа, ваш оркестр не занят?
– Не занят, – ответил Славик. – А что случилось?
Славику прокурор нравился: нос не задирал, первым здоровался, приветливо улыбался.
– А что случилось? – повторил вопрос Славик.
– В двенадцать похороны от подъезда, задаток нужен?
– Не надо никакого задатка, сыграем, – сказал Славик, – сейчас Данилычу, руководителю оркестра, позвоню. А что случилось?
– Значит, договорились, – в третий раз пропустила вопрос мимо ушей Светлана.
Оркестр, в котором играл Славик-трубач, тогда ещё был востребован в Городке, чаще по печальным поводам – похоронам. Славик имел обыкновение, подвыпив, заверять всех знакомых, чтобы не беспокоились, он обеспечит сопровождение их похорон профессиональной музыкой.
– У нас не пацаны сопледуи, – запальчиво утверждал, – мы играть, так играть!
В Городке долгие годы была традиция – обязательно, перед отправкой похоронной процессии на кладбище, устанавливать гроб на двух табуретках перед родным подъездом усопшего, дабы сделал он последний привал по дороге к месту погребения. Гроб стоял порядка получаса. Подходили знакомые, соседи, не обязательно молча стояли, кто-то говорил хорошие слова об усопшем, желал ему «землю пухом».
Тут же наливали по чуть-чуть водки «за помин души», но без закуски. Детям раздавали конфеты и пряники. Оркестр печальной музыкой начинал церемонию, затем делал паузу, давая возможность сказать прощальные слова. В зависимости от обстоятельств ещё раза два играл, прежде чем гроб брали на плечи и несли к катафалку. Исполнял оркестр траурную музыку и на кладбище. Там, поминая усопшего, выпивали с закуской – обязательно присутствовала кутья, бутерброды. Гроб выносили со двора на руках, при этом на дорогу бросали запашистые еловые ветви (вокруг Городка росли еловые леса). Катафалк ждал в отдалении. Под него в стародавние времена выделялась обычная бортовая машина – ГАЗ или ЗИЛ. Дно устилали ковром, борта опускали. Двигался гроб по Городку, как на лафете. Подобным образом хоронили в шестидесятые годы, позже – катафалками служили автобусы «ПАЗ».
Был ещё нюанс в нашей парадной: после отбытия похоронной процессии на кладбище кто-то из женщин мыл пол в квартире усопшего, лестничную площадку перед ней, а также все площадки, что были ниже, и лестницу до первого этажа.
Оркестр с участием Славика создавал соответствующую атмосферу скорбным минутам последнего пути почившего.
Крайне рано проследовал по нему прокурор из нехорошей квартиры.
– За него только дома можно молиться, – тихо говорила кому-то из соседей, стоя поодаль от гроба, Лида Яркова, – да ещё милостыню подавать. И голубей кормить. Зачем так-то было? Наделал делов. А молиться святому мученику Уару.
Прокурор пришёл утром в рабочий кабинет, достал пистолет и выстрелил в висок. Расследование ничего не дало. В доме поговаривали, что жена Светлана, раскручивая торговый бизнес, набрала кредитов, а кредиторы с бандитским уклоном, они-то и довели супруга-прокурора до точки-пули. Так ли это или вовсе не так, доподлинно никто сказать не мог.
Однако «шестнадцатая» не осиротела после трагической гибели хозяина. Как раз наоборот. К Светлане приехала куча родственников, в том числе две сестры. В сумме получилось три сестры под одной крышей. Были они далеки от чеховских героинь из пьесы с таким же количеством кровных родственников по женской линии. Сёстры являли собой персонажи другой комедии. Но им в нашем повествовании места на первом плане не нашлось, задвинула дочек в пыль кулис их мама, в недавнем прошлом тёща прокурора. Женщина неповторимая. Одно имя чего стоит – Ариадна Арнольдовна. Натура выдающаяся во всех отношениях. Энергии на пятерых, никак не меньше. Для размещения такого количества термояда требуется соответствующий объём, посему Ариадна Арнольдовна была дамой корпулентной, или, говоря по-русски, – широкофюзеляжной. И в высоту метр семьдесят пять не меньше. Узбекские дали с палящим солнцем не повлияли на её русскую красоту. Шапка вьющихся русых волос на величаво посаженной голове, широкоскулое лицо с выразительными глазами, грудной богатый обертонами голос. Полнота фигуры не мешала двигаться хозяйке легко и изящно. Эффектная, что там говорить, дама. Дочери получились помельче.
Внутренний облик Ариадны Арнольдовны тоже отличался динамичной монументальностью. Прилетев на похороны мужа старшей дочери с южных окраин бывшей Российской империи, она, попечалившись над гробом зятя-прокурора, предав его земле под траурные звуки тубы Славика, прочно обосновалась в «шестнадцатой» квартире.
Будучи по крови русской, поступила самым восточным образом, чуть пустила корешки на новом месте, тут же подтянула к себе кучу родственников. Приехали две сестры Светланы (не чеховские героини), причём одна с мужем и дочерью. Не поленимся и позагибаем, производя подсчёты, пальцы: Светлана с дочерью, плюс сестра с дочерью, плюс Ариадна Арнольдовна, плюс ещё одна её дочь. В сумме шесть женщин да ещё овчарка женского пола. Чтобы не тянуть кота за хвост, скажем сразу: с учётом нехорошести «шестнадцатой» второй зять Ариадны Арнольдовны был обречён. Что вскоре и случилось – погиб в автомобильной катастрофе. Славик снова старательно выдувал у подъезда траурный марш Шопена.
–О святить надо квартиру, – было первой реакцией Лиды Ярковой на известие о смерти второго зятя из «шестнадцатой». – Сколько им говорила…
Лида в Великий четверг ездила в Шлиссельбург (пока не было церкви в Городке) в храм на «двенадцать Евангелий», привозила со службы святой огонь (был у неё особый фонарь, куда вставляла долгоиграющую свечу), а ночью тайком крестила очищающим огнём входную дверь парадной, а потом входные двери всех квартир. Как партизан в тылу врага, бесшумной тенью двигалась по спящему подъезду от двери к двери. Однако нехорошесть «шестнадцатой» не удавалось перебороть.
– Не везёт мужикам из «шестнадцатой», – сказала Додониха – Додонова Дарья Степановна, жительница «двенадцатой» квартиры, расположенной как раз под «шестнадцатой». – За полгода двоих снесли на кладбище, – продолжила Додониха свою грустную мысль. – Говорят, Светкин отец в Ташкенте пока. Наверное, скоро приедет.
В своём предположении Додониха ошибалась. Муж Ариадны Арнольдовны обладал завидным чутьём. Мало того, и не подумал переезжать в Городок к своему многочисленному семейству, он ни разу в гости к ним не заявился. Не пожелал своими глазами увидеть, как его «женский железный батальон» (так окрестил жителей «шестнадцатой» Славик-трубач) поживает в северных широтах. Не возжаждал обнять дочечек, что кровь от крови, и внучечек любимых не захотел лично подарками обрадовать. Отсиживался в своём Ташкенте, как в крепости, глаз на берега Невы не казал. Всем нутром чувствовал роковую сущность «шестнадцатой».