Параллельный переход
Шрифт:
Там и на Иллара наткнулись. Сидел он на базаре с инструментом в кузню — вроде как продает, а сам коваля себе в село искал. Погиб их коваль по глупости той зимой. Пошел на охоту, но секач его порвал крепко, перемотал он себя и до дому добрался, но не выжил — помер от ран через два дня. Вдова с младшим сыном переехала к старшему сыну в другое село, тот уже два года как женился и уехал к жене в село, там коваля своего не было, атаман его сразу после свадьбы к себе заманивать начал. А младшего еще ничему толком не научил покойник, поэтому и поехал тот к брату доучиваться. Так и вышло, что было у Иллара два коваля, а не осталось ни одного. Полгода искал
Как узнал он, что мы переселенцы с Волыни, вцепился, как клещ, пока не согласились к нему ехать. Да и где бы мы что лучше нашли: кузня, инструмент, хата готовая, все от прежнего коваля осталось — бери и пользуйся. Вдова за то денег не захотела, сказала, как младший сын выучится и осядет уже, так должны мы кузню с инструментом и хату справить за свой кошт. Иллар сказал, что то его забота будет, поторговались они с Иваном и вдовой и сговорились, что мы ему пятнадцать золотых будем должны, а он вдове все купит и за хату с местным атаманом сговорится. На девять золотых у нас монет сразу набралось, потом еще три отдали, осталось у нас долга еще три золотых.
Я слушал ее исповедь, подливая вина то ей, то себе, и думал, сколько лет носила она это в душе, не имея кому рассказать то, что давило и рвалось. Желание перед отцом Василием исповедаться могло возникнуть только после бочки вина, выпитой вместе, и то, пожалуй, всего бы не рассказывал. И еще мне было досадно, как легко она меня переиграла, даже не задумываясь над этим. На мое нарочито холодное и откровенно недружеское повествование она интуитивно ответила исповедью, раскрыв передо мной душу и обнажив сердце. И от того, что я сейчас скажу, зависело, кем стану в ее глазах — близким человеком, способным понять и сопереживать другим, либо холодным мерзавцем, думающим только о себе. Мою неуклюжую попытку сохранить дистанцию в наших отношениях она смела, как ураган, да и не может мать жить в неведении, кто рядом с ее сыном, друг или негодяй. Вот и получилось, что мы вернулись к началу разговора, только сделала она это изящным пируэтом, таким, каким в моем воображении она выигрывала схватки на ножах. Надо будет попросить, чтобы показала, чему там ее боярин научил такому страшному.
Мы сидели рядом на лавке, не касаясь друг друга, я тихонько взял ее руки в свои, склонившись, прижал их к своему лицу. Потом отпустил и сказал:
— Клянусь, что никогда не принесу вреда Богдану ради своей корысти. И еще, мать, я знаю, ты не со всеми посчиталась в тот вечер, с кем хотела. Только с тем, кого достать смогла. Обещаю тебе, не знаю, когда это случится, но иуда получит свое.
— Не надо, ничего это не изменит и никого не вернет.
— Надо, мать. Нельзя, чтобы такое без наказания оставалось. Люди в Бога верить перестанут. Ладно, когда оно еще будет, не станем зря разговоры вести. Пойду я в кузню, батю успокою, и пойду Андрея найду, пока они вечерять не сели. Скажи мне только, как ты догадалась, что я не Богдан?
— Да чего тут догадываться. Теперь-то я поняла: ты звал Богдана, когда со мной или с сестрами встречался, потому что притворяться не мог, обнимать нас, целовать, душа, видно, твоя болела. Только разница видна большая, когда ты говоришь, а
Как ясно стало мне, что наделала, так и похолодело у меня на сердце — одна думка в голове: кому я душу моего Богдана в руки отдала. Начала я с тобой разговор — должна была понять, что за человек рядом с сыном моим очутился. Был бы ты злой человек, Владимир Васильевич, не встал бы ты из-за стола, тут бы и с жизнью простился за этим столом. Освободила бы я и тебя, и сына своего. То мой грех, мне перед Богом и отвечать. А оставить сына рядом с недобрым, лихим человеком, душу его занапастить — то я бы не смогла.
Только когда руки ты мои к лицу прижал, тогда отпустило меня, поняла: не нужно будет греха на душу брать, прав Богдан, хороший ты человек. Ладно, беги, а то заболтались мы, будет время еще поговорить. Но смотри, при других лишь одно лицо показывай — люди разные бывают, как бы беды не случилось.
То, с каким спокойствием она рассуждала о том, что могла меня ненароком упокоить, если бы ей не понравился мой моральный облик, немножко задело, и, не скрывая иронии в голосе, решил засомневаться в ее киллерских способностях:
— Ну, спасибо тебе, что жизнь оставила, что приглянулся я тебе душевностью своей. Только не думай, женщина, что меня так легко убить.
— Любого легко убить, — равнодушно ответила мать, не реагируя на мою иронию. — Подобраться тяжело бывает.
— Так, может, научишь меня, дурака, — начал уже откровенно кривляться, пытаясь вывести ее из душевного ступора, вызванного таким непростым вопросом: убивать своего сына вместе со злодеем или дать им еще вместе побегать. Мои усилия принесли результаты.
— Чудной ты, Владимир Васильевич. Иногда говоришь как муж, многое повидавший, а иногда — чисто петушок, который толком и кукарекать-то не научился, а уже на забор прыгает. — Мать иронично разглядывала меня, повернув ко мне голову. — Поучить тебя, дурака? Ну, раз просишь, изволь.
Мы сидели на лавке, мать по правую руку от меня. Все произошло мгновенно. Ее левая рука взяла мою правую руку, слегка потянула вперед и отпустила. Используя меня как опору, мать стремительно разворачивалась на лавке, вскинув вверх ноги, и ее правая рука с разворота несильно, но ощутимо ударила меня чем-то твердым в затылок. Столь же стремительно развернувшись обратно и забыв обо мне, мать задумчиво разглядывала короткий прямой обоюдоострый кинжал, хищной голубизной отсвечивающий в ее правой руке. Его рукояткой, вовремя повернув кисть, она только что продемонстрировала мне, что жизнь — это действительно только миг между прошлым и будущим и как легко прервать этот миг, ослепительный миг.
Остался только неясным момент, как этот симпатичный предмет оказался в ее руке. Теоретически было понятно, что она выдернула его из сапога, пока совершала поворот на сто восемьдесят градусов, не вставая с лавки. Но как это можно было практически осуществить за этот ослепительный миг, пока она мне не врезала по затылку, осталось для меня загадкой. Или она каждый день тренируется, как народ на ножик наколоть?
— Может, ты и хороший воин, не мне судить, Степан тут соловьем заливался, тебя расхваливал. Но всегда помни: любого легко убить, если подобрался близко. Иди зови отца, скоро вечерять пора уже.