Паранойя. Краткая история неврозов
Шрифт:
Особенно замечательный случай произошел с господином фон В., чья душа какое-то время, как сейчас это делает душа Флексига, оказывала очень глубокое влияние на мои отношения к Богу, а потому и на мою личную судьбу. То, что здесь, как и раньше, я называю имена людей, которые находятся сейчас среди живущих и в то же время веду речь о метаморфозах, которые души этих людей переживают, на первый взгляд, естественно, кажется явным противоречием. В действительности же здесь перед нами загадка, которую и мне не удается разрешить до конца. Скорее всего, ее вообще невозможно разрешить чисто человеческому рассудку. И, тем не менее, соответствующие факты в нескольких случаях, а именно в отношении душ В. и Флексига, являются для меня абсолютно достоверными, так как в течение многих лет я ощущал непосредственные воздействия этих душ на свое тело. А то, что соответствует душе Флексига или части души Флексига, так это я еще и сейчас ощущаю ежедневно и ежечасно. Приблизительное объяснение закономерностей подобного рода я попытаюсь привести попозже, когда поведу речь о так называемых людских забавах. Предварительно будет вполне достаточно указания на возможность лечения души, что позволяет предположить, что определенные нервы разума еще живущего человека (которые сохраняют в соответствии с уже приведенными мной замечаниями полную
Воплотившийся в господина фон В. занимал в то время, когда я был в Пирсонской больнице («чертовой кухне»), место старшего надзирателя этого учреждения. По моим тогдашним представлениям, – которые я еще и сегодня не могу опровергнуть – это был не реальный человек, а «мимолетно являющийся человек», то есть посредством чуда, сотворенного Богом, душа, временно превращенная в образ человека. За прошедшее время фон В. на пути метаморфозы души должен уже начать вести свою вторую жизнь в каком-нибудь другом теле.
Полностью очищенные души под воздействием процесса очищения поднимаются в небеса, получая там вечное блаженство. Блаженство это заключается в ни на минуту не прекращающемся наслаждении, и все это в присутствии Бога. Для людей представление о вечном ничегонеделании является чем-то невыносимым, так как человек уже настолько привык к работе, что как говорит пословица, только работа и делает жизнь сладкой. Только не стоит забывать, что душа это не совсем то, что человек, а потому будет недостаточным сказать, что измерять человека стоит по его ощущениям. Рихард Вагнер, как бы догадываясь о таких закономерностях, заставляет своего Тангейзера, испытывающего наибольшие наслаждения любви, сказать: «Ах, я так и остался смертным и для меня слишком велика твоя любовь; если только Бог может наслаждаться любовью бесконечно, то я согласен на любые метаморфозы». Да и вообще у наших писателей по самым разным поводам можно найти пророческие догадки, которые еще больше убеждают меня в том, что божественные послания путем вхождения в сообщество (в состоянии сна) стали частью их души. Для души как раз непрерывные роскошь и наслаждение, как и воспоминания о своем человеческом прошлом, являются наивысшим счастьем. При этом души способны обмениваться друг с другом своими воспоминаниями и посредством божественной (так сказать, специально для этого предназначенной) транспортации в форме лучей следить за жизнью тех, еще живущих на Земле людей, которыми они интересуются, своими родственниками, друзьями и т. д. А после смерти близких людей души, скорее всего, смогут помогать им возвыситься до состояния блаженства. Совершенно неверно представление, что, например, счастье души, будет поколеблено из-за того, что она увидит своих родственников, живущих на Земле в несчастливых условия. На самом же деле души, хотя и обладают способностью сохранять воспоминания о своей прошлой человеческой жизни, это не относится к новым впечатлениям, воспринимаемым их душой, во всяком случае, это невозможно на какое-либо длительное время. Это естественная забывчивость души, которая все новые, неприятные впечатления мгновенно устраняет. Внутри блаженства существуют градации в зависимости от силы, которой добились нервы в прежней человеческой жизни, а возможно еще и от количества нервов, которые необходимы для принятия в небеса.
Мужское блаженство считается более высоким, чем женское блаженство, последнее, по-видимому, заключается, прежде всего, в непрерывном ощущении наслаждения. Далее, существуют души, например, души Гете, Бисмарка и т. д., которые могут в течение столетий сохранять свое самосознание (идентичность сознания), в то врем как душа рано умершего ребенка, возможно, будет жить только столько лет, сколько она прожила человеческой жизнью. Вечная жизнь сознания, которым был тот или иной человек, не отпущена ни одной человеческой душе. Скорее всего, конечное предназначение всех душ – это слияние с другими душами, чтобы объединиться в высшее единство, чувствуя себя при этом составной частью Бога («преддверием небес»). Это, следовательно, не означает реальной гибели конкретной души – а потому душе и предназначена, вечная жизнь – , просто душа окажется живущей в другом сознании. Только ограниченный способ рассмотрения действительного положения вещей сможет усматривать в этом несовершенство блаженства по сравнению с личным бессмертием в смысле например христианских религиозных представлений. Но какой же еще интерес должна иметь душа, чтобы еще раз вспомнить свое имя, которое у нее было, когда она жила среди людей, и свои тогдашние отношения с близкими, если только не то, что ее дети и дети детей скоро приобретут вечный покой, как и многочисленные другие поколения, предназначенные к земной смерти, а возможно к этому придет и вся нация, вычеркивающая себя из рядов живущих народов, нация, считать которую родной привыкла душа. Вот таким способом – еще пребывая в флексигской больнице – я и познакомился с транспортацией, которая оказалась транспортацией структур блаженных человеческих душ, достигших высшего единства – это было и в Древнем иудаизме («транспортация Иеговы»), в Древней Персии («транспортация Зороастры») и в Древней Германии («транспортация Тора и Одина»). Среди них я не нашел ни одной души, которая бы помнила, какое имя было у нее тысячи лет назад, когда она жила земной жизнью того или другого народа.
Только что приведенное изложение относительно «преддверья небес» одновременно позволяет учитывать вечное возвращение вещей и явлений, лежащее в основе мирового порядка. Создавая что-нибудь, Бог в определенном смысле экстериоризует часть самого себя или наделяет часть своих нервов новым образом. Возникающая в результате этого кажущая потеря вновь возмещается, когда спустя столетия и тысячелетия, ставшие блаженными нервы умерших людей, которым во время их земной жизни созданные Богом вещи служили для сохранения физической жизни, возвращаются ему в качестве «преддверия небес».
Над «преддверием небес» и парит Бог, которому в отличие от этого «переднего божьего царства» предназначено «заднее Божье царство». Заднее Божье царство было вынуждено разделиться на две своеобразных части: нижнего Бога (Аримана) и верхнего Бога (Ормуцда). Я ничего не могу сказать определенного о значении такого разделения (далее читатель встретит заметки о «кастрировании», которые немного пояснят мои мысли) как только то, что низший Бог (Ариман) по-видимому, предпочитает народы, которые первоначально отличались явным преобладанием брюнетов (семиты), а верхний Бог – отличался особым предпочтением блондинов (арийские народы). Интересно, что догадки о таком разделении встречаются в религиозных представлениях
Представленная мной картина о природе Бога и жизни человеческой души после смерти в некоторых отношениях серьезно отличается от христианских религиозных представлений на эту тему. И, тем не менее, сравнение как мне кажется, может идти только на пользу. Это никак не связано с всеведением и вездесущностью Бога в том смысле, что Бог постоянно смотрит внутрь души каждого живущего человека, воспринимая любое чувственное побуждение его нервов, то есть, в каждый данный временной пункт «испытывает сердце и думы». Только этого будет явно недостаточно, так как после смерти нервы людей вместе со всеми имеющимися в них впечатлениями, которые они накопили за время своей жизни, открыто лежат перед глазами Бога; Бог с успехом, абсолютно без ошибок может сделать вывод об их достойности к принятию в царство небес. А в остальном будет вполне достаточно способности, как только на то будет повод, путем вхождения в сообщество увидеть то, что творится в душе конкретного человека. С другой стороны в набросанной мной картине полностью отсутствуют черты строгости или нецелесообразной жестокости, которыми наделены некоторые представления христианской религии и еще в большей степени представления других религий. Весь мировой порядок в соответствии с этим представляет из себя «чудесную конструкцию» (и опять же это выражение изобретено не мной. Сам бы я – естественно на далее упоминаемом языке мыслей и нервов – говорил о чудесной организации, но как только я подумал об этом, извне мне было дано выражение «чудесная конструкция»), и против ее величия все другие представления, которые создали люди и народы за время их отношений к Богу, на мой взгляд, мало что значат.
Психоаналитические заметки о паранойе
Зигмунд Фрейд
Психоаналитические заметки об автобиографическом описании случая паранойи (dementia paranoides). Случай Шребера
Введение
Аналитическое изучение паранойи связано с особого рода трудностями для врачей, которые, как я сам, не занимают должности в каком-либо медицинском учреждении. Мы не можем принимать на лечение пациентов, страдающих от этого недуга, или, во всяком случае, не можем содержать их в течение долгого времени, если не предвидится успешное завершение терапии. Поэтому, лишь в исключительных ситуациях, мне предоставлялась возможность составить нечто более глубокое, чем поверхностное представление о структуре паранойи – когда, например диагноз (постановка которого тоже нередко проблематична) достаточно не определен, чтобы оправдать попытки влиять на пациента, или когда, несмотря на точный диагноз, я уступаю мольбам родственников пациента и берусь лечить его в течение некоторого времени. Кроме того, я, разумеется, часто сталкиваюсь со случаями паранойи и dementia praecox и изучаю их с не меньшим тщанием, чем то, с каким другие психиатры изучают истории своих пациентов; однако всего этого как правило недостаточно для того, чтобы прийти к каким-либо аналитическим выводам.
Психоаналитическое изучение паранойи было бы совершенно невозможно, если бы сами пациенты не обладали странной склонностью выдавать (бесспорно, лишь в искаженной форме) как раз то, что остальные невротики держат в секрете. Так как страдающих паранойей невозможно заставить превозмочь их внутреннее сопротивление, и, так как в любом случае они говорят лишь то, что им хочется сказать, паранойя является как раз тем видом расстройства, при котором письменное описание или опубликованная история болезни могут заменить личное общение с пациентом. Поэтому я считаю правомерной попытку строить аналитическую интерпретацию на материале истории болезни пациента, страдающего паранойей (или, точнее, расстройством dementia paranoides), с которым я лично не знаком, но который описал историю собственного недуга и предложил ее вниманию публики.
Я имею ввиду доктора юриспруденции Даниэля Пауля Шребера, некогда Сенатспрезидента в Дрездене, автора «Мемуаров душевнобольного», которые были опубликованы в 1903 году, и, если верить моим источникам, вызвали интерес многих психиатров. Возможно, доктор Шребер и ныне здравствует и даже настолько разуверился в фантазийной системе, в которую он верил в 1903 году, что эта интерпретация его книги может причинить ему боль1.
Тем не менее, так как он все еще сохраняет свойственные ему прежде черты, я могу положиться на те доводы, которыми он сам, «человек высоких умственных способностей и равно наделенный необыкновенными остротой ума и наблюдательностью5», отклонил попытки помешать ему опубликовать мемуары: «Я позволял себе», пишет он, «закрывать глаза на сложности, которые непременно возникнут на пути к публикации и, в особенности, на сложности, связанные с соблюдением надлежащей деликатности по отношению к чувствам некоторых ныне здравствующих лиц. Но с другой стороны, я придерживаюсь того мнения, что было бы в равной степени в интересах науки и соблюдения религиозных норм, если бы еще при моей жизни специалисты получили возможность обследовать мое тело и расспросить о некоторых личных подробностях. Перед этими соображениями все чувства личного характера должны отступить». В другом абзаце он заявляет, что решил не изменить намерению напечатать книгу, даже если это грозит ему иском от его врача, тайного советника доктора Флехсига из Лейпцига2. Таким образом, доктор Флехсиг выступал для него тогда в той же роли, в какой он сам теперь выступает для меня. «Надеюсь», говорит он, «что даже если у профессора Флехсига могут возникнуть какие-то личные обиды, они будут перевешены научным интересом к моим мемуарам.»