Парашютисты
Шрифт:
– Вот, смотри, только, чур...
– Иван Скачко?
– Ага.
– Ничего. Очень даже ничего. Одобряю.
...В эту ночь Слободкин рассказал Кузе историю своей любви. Их койки стояли рядом, у самого окна, и, когда все в роте заснули, Слободкин зашептал над самым ухом товарища:
– Познакомились мы случайно в Клинске. Помнишь, когда под Новый год к шефам ездили?
– Я не ездил.
– Ты-то в наряде был, а вот мне повезло.
– Так уж сразу и повезло?
– Ты слушай, она такая хорошая...
был - на занятиях, на стрельбах, в самолете,- из головы не выходит. Ночью
вижу ее.
– Кто ж такая?
– В школе учится. Кузя тихонечко свистнул.
– Но ты не подумай, не девчонка какая-нибудь, Умница, и
ямочка на щеке.
– Ямочка?
– Когда улыбнется, уползает вот сюда, - Слободкин показал на своем лице, куда именно уползает ямочка.
– Криворотая, что ли?
– Дурак ты, Кузя. От счастья это, понимаешь?
– От счастья?
– Ну да, от счастья. Неужели не понятно? Вот ты с парашютом лучше всех прыгаешь, но в жизни совсем не разбираешься.
– А ты откуда знаешь, что от счастья?
– Она сама пишет; "Твоя счастливая И.". В каждом письме,
Хочешь, покажу?
– Чужие письма читать не полагается. Я человек интеллигентный.
– Интеллигентный? А когда ребята свои письма вслух читают, слушаешь?
– Когда читают, слушаю, но сам носа не сую.
На рассвете зашелестел Слободкин клинскими письмами над ухом Кузи. Каждое действительно кончалось словами: "Твоя счастливая И.".
– Значит, по-настоящему?
– уже совершенно серьезно спросил Кузя, когда Слободкин дочитал последнее письмо.
– Я так понимаю. Только чтобы рота ни в коем случае...
– Вот затвердил: рота, рота... Рота, она тоже не каменная, все поймет, если надо.
– Я тебя умоляю.
– Не умоляй, я тайну хранить умею. Но рота, по-моему, кое о чем догадалась.
– Ты шутишь?
– Почему шучу? Ни людям, ни тем более ротам с любовью шутить не полагается.
Они рассмеялись - тихо-тихо, как смеются только очень счастливые люди. Даже дневальный ничего не услышал.
А может, просто у тумбочки стоял деликатный человек и, в нарушение всех уставов, делал вид, что не дошло до его слуха ни звука из того, что шелестело, жужжало, вздыхало всю ночь за его спиной?
Почти все ребята в роте действительно знали о том, что Слободкин влюблен, но никто над ним не смеялся, хотя над некоторыми подшучивали будь здоров. Слободкину каждый хотел помочь.
– Так смотри же не забудь, опусти прямо на вокзале!
– еще и еще раз просил Кузю Слободкин.
– Теперь уж не забуду, - многозначительно отвечал Кузя, - теперь я ваш болельщик. Два - ноль в вашу пользу, твою и И.С. Скачко...
Провожали Кузю всей ротой, всем наличным составом. Наверное, ни один дипкурьер в мире не возил с собой чемодана, так туго набитого письмами.
Вернулся Кузя ровно через пять дней, но успел справиться со всеми поручениями. Были, конечно, своевременно отправлены и письма, предназначенные И.С. Скачко. Именно письма, а не письмо, ибо Слободкин в последнюю минуту вручил Кузе целую пачку посланий, помеченных одним и тем же всей роте запомнившимся клинским адресом.
Сперва на вопросы ребят Кузя отвечал коротко и лишь вечером в курилке немного разговорился.
– Москва как Москва. Все на месте. Только одна вещь меня удивила очень.
– Какая?
– Немцы.
– Что немцы?
– Прохожу по улице Горького, от площади Пушкина к Моссовету. Представляете?
– Ну-ну?
– Поравнялся с Леонтьевским переулком. Он оттуда весь, до самого конца, просматривается. В глубине немецкое посольство стоит. На посольстве - флаг. Огромный. Со свастикой от края до края. Я как увидел, аж дрожь по всему телу прошла.Фашистский флаг в самом центре Москвы!
– Да-а-а...- задумчиво протянул Слободкин.
– Но в то же время что поделаешь - договор. Взаимное ненападение,
– Я политграмоту знаю,- оборвал Слободкина Кузя.- Договор. Ненападение. Насчет договора дело ясное. Заключен, подписан, ратифицирован. Но фашист есть фашист. И дороги пылят не случайно. Согласны?
– Согласны.
– То-то и оно. Но надо было еще видеть, как он висит, этот флаг.
– Как же?
– Трудно, братцы, и придумать что-нибудь более наглое. Древко торчит из стены горизонтально, - Кузя вытянул перед собой руку, - вот так. С него почти до самого тротуара - огромное полотнище. Всякий, кто проходит мимо посольства, должен низко наклонять голову, чтобы не задеть флага. Идут москвичи
и словно отвешивают поклоны черному пауку.
– Ну, это ты уж перехватил!
– воскликнул кто-то.
– Да нет же, ребята! Я спектакль этот разгадал сразу. Все у них тонко и точно рассчитано, как в театре.
– А наши?
– Ни один милиционер пальцем не шевельнет.
– Милиция тут ни при чем.
– Одним словом, удивило меня все это. Разозлило даже.
– Меры принял?
– полушутя-полусерьезно спросил Слободкин.
– Принял.
– Какие же?
– Плюнул, выругался.
– Ну вот и молодец!
– Но ведь зло берет: только всего и мог, что плюнуть.
– Но ведь и выругался?
– Это уж будьте спокойны!
Разговор был окончен, но долго еще не расходились ребята из курилки. Молча тянули одну папиросу за другой. Каждый думал о своем. Кто о доме, кто о родных, кто о рассказе Кузи про свастику. Но все в конечном счете думали одну общую невеселую думу. О войне. О войне, нависавшей над страной с неумолимой неизбежностью. Военная игра, в которую солдаты играли каждый день, каждый час, все больше поворачивалась к ним гранью настоящей войны.