Паразиты
Шрифт:
— Это мой сводный брат, — сказала она. — Он может занять комнату рядом с моей. Он очень тихий. Он не причинит хлопот. Я знаю, он голоден, очень, очень голоден. Ах, Найэл!
Она снова смеялась, подталкивая его за плечи к огню.
— Все в порядке? — спросил Найэл. — Мне можно остаться?
Как странно, подумала Мария, у него ломается голос. Он уже не такой нежный. Скрипучий и забавный, и носок с дырой на пятке.
— Все в порядке, — сказала хозяйка. — Если у вас есть чем заплатить за комнату, можете оставаться.
Найэл
— Самое ужасное, — сказал он, — что у меня нет денег. Все ушло на проезд.
— Я заплачу, — сказала Мария. — Не беспокойся. Я заплачу.
На лице хозяйки отразилось сомнение.
— Убежал из школы? — сказала она. — Это против закона, разве не так? Чего доброго, заявится полиция.
— Они не найдут меня, — поспешно сказал Найэл. — Я выбросил свою фуражку. Посмотрите, вместо нее я купил эту жуткую штуку.
Из кармана плаща он вытащил твидовую кепку и надел ее на голову. Она была ему велика и сползала на уши. Мария громко рассмеялась.
— Ах, вот здорово, — сказала она. — Ты в ней такой смешной.
Он стоял и широко улыбался — маленькое бледное лицо под кепкой невероятных размеров. Губы хозяйки слегка подергивались.
— Ну, хорошо, — сказала она. — Полагаю, вы можете остаться. Бекон с яйцами на двоих. А в духовке у меня стоит рисовый пудинг.
И она вышла, оставив их вдвоем. Они снова рассмеялись. От смеха они едва держались на ногах.
— Почему ты смеешься? — спросил Найэл.
— Не знаю, — ответила Мария. — Не знаю.
Он пристально смотрел на нее. От смеха на глазах у нее выступили слезы.
— Расскажи мне про школу, — сказала она. — Новая еще хуже прежней? И мальчишки еще противнее?
— Не хуже, — сказал он. — Они все одинаковые.
— В чем же тогда дело? — спросила она. — Что случилось? Обязательно расскажи.
— Рассказывать нечего, — сказал он. — Совсем нечего.
Интересно, думал Найэл, когда же придет хозяйка с яйцами и беконом. Он очень проголодался. Он уже давно ничего не ел. Напрасно Мария расспрашивает его. К тому же теперь, когда его путешествие закончилось, он почувствовал, как устал. А часы на камине гостиной напоминали ему метроном на рояле в музыкальном классе школы.
Он вновь сидел за роялем, а метроном отбивал такт. Мистер Вильсон поднял очки на лоб и пожал плечами.
— Видите ли, Делейни, право, это никуда не годится.
Найэл не отвечал. Он сидел словно пригвожденный к месту, вытянувшись в струнку.
— Я и директор школы получили письма вашего отчима, — говорил мистер Вильсон. — В каждом письме ваш отчим делает особый акцент на том, что вы нуждаетесь в «индивидуальном подходе», как он это называет. Он пишет, что у вас есть талант и от меня требуется этот талант развить. Но я пока что не вижу ни малейших признаков таланта.
Найэл молчал. Если мистер Вильсон не перестанет говорить, пройдет весь урюк. И так до следующего раза. Найэл никогда не будет играть на рояле так, как хочет мистер Вильсон.
— Если вы будете продолжать в том же духе, мне придется написать вашему отчиму, что оплата ваших занятий пустая трата денег, — сказал мистер Вильсон. — На мой взгляд, вы не понимаете самых основ. Ваши занятия музыкой не только пустая трата денег вашего отчима, но и пустая трата моего времени.
Метроном раскачивался вправо-влево, вправо-влево. Казалось, мистер Вильсон этого не замечает. Чем не мелодия, подумал Найэл. Если подобрать соответствующие аккорды и между ними поместить тиканье метронома, получится танцевальный ритм, пусть несколько монотонный и режущий слух, но при наличии воображения не лишенный прелести.
— Что вы на это скажете? — спросил мистер Вильсон.
— Все дело в моих руках, сэр, — сказал Найэл. — Я не могу добиться от них того, чего хочу. Они все время скользят по клавиатуре.
— Вы недостаточно упражняетесь, — сказал мистер Вильсон. — Вы не четко выполняете упражнения, которые я вам рекомендовал.
Он ударил карандашом по нотам.
— Нехорошо, Делейни, нехорошо, — сказал он. — Вы не в меру ленивы. Мне придется написать вашему отчиму.
— Он в Австралии.
— Тем больше оснований написать ему. Нельзя, чтобы он пускал деньги на ветер. Индивидуальный подход. Никакой индивидуальный подход не научит вас играть на фортепиано. Да вы и музыку-то не любите.
Скоро конец, подумал Найэл. Скоро конец; пробьет четыре часа, и он остановит метроном, потому что ему захочется чаю. Эти дурацкие длинные обвислые усы станут мокрыми от чая. Он пьет с сахаром и добавляет много молока.
— Я понимаю, — сказал мистер Вильсон, — ваша мать очень любила музыку. Она возлагала на вас большие надежды. Незадолго до смерти она обсуждала ваше будущее с вашим отчимом. Поэтому он так и настаивает на пресловутом индивидуальном подходе.
Наложите голос мистера Вильсона на стук метронома, наложите этот дребезжащий голос на равномерные тик-так, тик-так — и, чего доброго, что-нибудь да выйдет. А если никто не слушает, можно добавить и аккорды. Оглушительные аккорды расколют звук, как будто молот раскалывает череп мистера Вильсона.
— Ну а теперь, Делейни, еще одно усилие, прошу вас. Попробуйте сонату Гайдна.
Найэл не хотел пробовать сонату Гайдна; не хотел прикасаться к этому проклятому роялю. Он хотел лишь одного — быть далеко от этого класса, этой школы, вновь оказаться в театре с Мамой и Папой, с Марией и Селией. Сидеть в темноте, видеть, как поднимается занавес и старый Салливан слегка наклоняется вперед с палочкой в поднятой руке. Мама умерла. Папа и Селия в Австралии. Осталась только Мария. Он вспомнил про почтовую открытку, исписанную ее небрежным почерком. Мария осталась. Вот почему с семнадцатью фунтами и шестью пенсами в кармане он вышел из школы, сел в поезд и отправился в Ливерпуль. Ведь Мария осталась.