Паразиты
Шрифт:
— Я знаю, — сказал он. — Я понимаю.
Он знал, что она говорит о своих танцах, о своем искусстве и старается объяснить ему, что именно в нем причина и источник того, почему она так сильно отличается от других женщин, от других матерей. Именно поэтому в прошлом она так часто бывала холодной, сердитой, неласковой. Нет, никогда не была она холодной, сердитой, неласковой. Он вовсе не это имел в виду. Просто, когда он был маленьким, он слишком многого ожидал, слишком на многое надеялся,
— Женщина странно устроена, — сказала она. — Где-то глубоко в ней спрятано то, что невозможно объяснить. Врачи думают, что все знают, но они ошибаются. Это то, что дает жизнь — будь то танец, любовь или дети, — как творческая сила в мужчине. Но у мужчин она остается навсегда. Ее нельзя уничтожить. У нас все иначе. Нас она посещает ненадолго, а потом уходит. Вспыхнет и умрет, и ничего с этим не поделаешь. Остается только смотреть, как она уходит. И, уходя, ничего после себя не оставляет. Совсем ничего.
Найэл по-прежнему крутил и поворачивал ее кольцо. Голубой камень сверкал и искрился на солнце. Найэл не знал, что сказать ей.
— Для большинства женщин это не имеет значения, — сказала Мама, — а для меня имеет.
Последние рыбачьи лодки вошли в гавань, и впервые за весь день на берег повеяло прохладным дыханьем легкого морского бриза. С приливом направление ветра переменилось. Бриз играл с Маминым шифоновым шарфом, развевая его над ее плечами. Ерошил волосы Найэла.
— Мужчины не понимают, — сказала она, — во всяком случае, такие, как Папа. Они ласковы, внимательны, укрывают вам ноги пледом, приносят разные мелочи, когда их попросят, но они озадачены и считают, что женщина капризничает. У них свое мужество, своя жизненная сила, и у них нет ответа.
— У Папы не очень много мужества, — сказал Найэл. — Когда он делает себе больно, то поднимает страшный шум. Если он хоть немножко порежется, то идет к Труде за пластырем.
— Это не то, — сказала она. — Я имела в виду другое мужество. — Она улыбнулась и погладила его по коленке. — Я наговорила массу вздора, правда?
— Нет, — сказал Найэл. — Нет.
Он боялся, что она замолчит или скажет, что пора идти, что надо идти и найти остальных.
— Я люблю, когда ты со мной разговариваешь, — сказал он. — Очень люблю.
— Любишь? — сказала она. — Интересно, почему.
Она вновь смотрела поверх моря на острова.
— Сколько тебе лет? — спросила она. — Я всегда забываю.
— Скоро будет тринадцать, — сказал он.
— Ты был таким необычным ребенком, — сказала она. — Всегда сдержанный, не то что Мария и Селия. Мне всегда казалось, что ни я, ни все остальные тебя нисколько не интересуют.
Найэл не ответил. Он сорвал маргаритку и принялся вертеть ее в пальцах.
— Этим летом ты стал более внимательным и ласковым, — сказала она. — Теперь тебя легче понять.
Найэл продолжал теребить маргаритку, обрывая лепесток за лепестком.
— Может быть, когда-нибудь ты напишешь для меня музыку, — сказала она. — Может быть, ты напишешь то, что я смогу превратить в танец. Мы будем работать вместе, и ты пойдешь со мной в театр и будешь дирижировать для меня вместо Салливана. Это было бы замечательно, разве нет? Ты хотел бы заниматься этим, когда станешь мужчиной?
Несколько секунд он смотрел на нее, затем отвернулся.
— Это единственное, чем я хочу заниматься, — сказал он.
Мама рассмеялась и снова погладила его по коленке.
— Пойдем, — сказала она. — Становится прохладно. Пора вернуться домой и выпить чаю.
Она встала. Она туже стянула шифоновый шарф на голове и на шее.
— Взгляни на эти гвоздики, — сказала она. — Как красиво они растут под выступом скалы. Давай соберем. Я поставлю их в вазочку рядом с кроватью.
Она наклонилась и стала собирать гвоздики.
— Посмотри, вон еще, — сказала она, — там, повыше, слева. Ты можешь достать их для меня?
Он вскарабкался вверх по скале и, одной рукой вцепившись в траву, другой потянулся за гвоздиками. Было довольно скользко, но сандалии удерживали его. Он уже сорвал шесть гвоздик, когда это случилось.
Он вдруг услышал, как она позвала:
— Ах, Найэл, скорее… — и, обернувшись, увидел, что она скользит вниз по склону, на котором стояла, срывая гвоздики.
Она протянула руку, чтобы удержаться, но камни и трава остались у нее в ладони. Она продолжала скользить по осыпающимся под ее ногами земле и камням. Найэл попытался подползти к ней, но задел ногой за небольшой валун, и тот, скатившись со скалы, рухнул на берег глубоко внизу. Он понял, что если Мама сделает еще хоть одно движение по осыпающейся земле, то точно так же упадет на прибрежные скалы с высоты пятидесяти или шестидесяти футов.
— Стой там, — крикнул он. — Стой спокойно. Держись за маленький выступ рядом с твоей рукой. Я приведу помощь.
Она посмотрела вверх, на него. Она старалась повернуть голову.
— Не уходи, — попросила она. — Пожалуйста, не уходи.
— Надо, — сказал он. — Надо привести помощь.
Он оглянулся через плечо. Вдалеке спиной к нему двигались две фигуры, мужчина и женщина. Он закричал. Они не услышали. Он снова закричал. На этот раз они услышали. Обернулись и замерли. Он замахал руками и закричал что было сил. Они побежали.