Паразиты
Шрифт:
«Тоже мне, черные расисты! — подумал Браслет. — Что я еще про них знаю? Да, языком их национального общения является игуа. Что доставляет большие неудобства нашим уважаемым работникам правоохранительных органов… У них нет знатоков игуа, и потому задержанные ментами негритосы всегда могут отказаться от дачи показаний, притворившись, что не владеют не только русским, но и никаким другим языком, кроме своего родного. Неплохо устроились!»
«Тетя Марина» жила в третьем подъезде в квартире номер пятьдесят пять. На вид этой крашеной блондинке было лет двадцать пять, и выглядела она весьма
— Набо, кого ты привел? — строго спросила она, открыв входную дверь на звонок Браслета. Мальчишка переминался с ноги на ногу.
— Ему нужны хозяева, — потупился негритенок.
— Ты должен был прийти сюда один и передать мне пожелания этого господина! — строго сказала «тетя Марина». Ты поступил очень дурно, Набо! Я все расскажу твоему дяде…
— Только не это! — перебил ее негритенок. — Я больше так не буду, честное слово!
— Хватит ему читать нотации! — Браслету надоело стоять под дверями этой «интердевочки» в роли бедного родственника, и он попытался взять инициативу в собственные руки. — Ты одна? — спросил он, входя в квартиру и при этом нахально оттеснив ее хозяйку в сторону. Руку Набо он так и не отпустил, втащив его за собой.
Оглядев двухкомнатную малогабаритную квартиру, обстановка которой ничем не выдавала больших доходов ее хозяйки от очень выгодного криминального бизнеса, Браслет убедился, что, кроме самой Марины, в ней больше никого не было.
— У меня есть выгодное предложение для твоих хозяев, — толкая негритенка на диван и усаживаясь рядом с ним, произнес Браслет. — Но свои предложения, как ты понимаешь, я намерен обсуждать только с главным…
— Я должна позвонить, — сказала женщина, что-то обдумывая.
— Позвони, — разрешил Браслет и тут же предупредил: — Только без глупостей! Предупреждаю, прежде чем сюда заявятся твои черномазые защитники, я успею поджарить тебя на медленном огне…
Женщина, подумав еще минуту, подошла к телефону, стоявшему на журнальном столике, и набрала семизначный номер.
— Прошу передать сообщение на пейджер абоненту номер семьдесят три — семьсот пятьдесят три… Да! Текст следующий: «Срочно позвони Марине!» Все! Спасибо.
«Деловые, — подумал Браслет. — На вид обезьяны обезьянами, которые только что вышли из джунглей, а вот на тебе, владеют современной техникой связи, баб наших, опять же, обрабатывают, втягивая в свои дела. Весело, ничего не скажешь…»
— Я хочу выйти! Мне надо в туалет… — попросил Набо.
— Сиди пока здесь и не дергайся! — не разрешил Браслет. — И ты сядь у телефона! — распорядился он, заметив, что Марина хочет выйти из комнаты.
Она молча подчинилась. В комнате повисла тягостная тишина, которую минут через пять разорвал телефонный звонок.
— Возьми трубку, а потом передашь ее мне! — приказал Браслет.
Женщина исполнила и это.
— Алло! Это я, Марина, — сказала она в телефонную трубку. — С тобой хотят поговорить… Хорошо! Пожалуйста… — она протянула трубку Браслету.
— Кто ты? Что тебе надо? — услышал Браслет мужской голос без акцента, как только подошел к телефону.
— Есть выгодное дело, — ответил он. — Ты меня должен знать по прошлому делу. Я был вместе с Верблюдом… Сейчас я хочу работать с тобой без посредника. По-моему, и кошке понятно, что это сулит выгоду нам обоим. Что скажешь?
— Я подумаю над твоим предложением. Как с тобой связаться? — спросил мужской голос.
— Запиши мой «сотовый»! — Браслет продиктовал номер, добавив: — А я запомнил номер твоего пейджера… Жду ответа, как соловей лета! Привет!
Дав отбой, Браслет засобирался уходить, сказав Марине на прощание:
— Такая красивая шлюха — и не могла найти работу получше, чем якшаться с этими обезьянами! Живи дальше! Может, кто-нибудь из них сделает тебя десятой женой в гареме, и ты родишь ему кучу шоколадных мулатов, или метисов, я уж и не знаю, как их там называют…
Презрительно хохотнув, Браслет вышел, хлопнув дверью.
Он успел отъехать на своем «Москвиче» совсем недалеко, как заверещал «сотовый».
— Я слушаю! — сказал он, приставив левой рукой аппарат к уху и продолжая правой рулить. — Да, говори! Это я звонил! Что?..
Браслету даже показалось, что он ослышался.
— Повтори еще раз! — потребовал он.
— Повторяю! — ответил голос в трубке. — Без Верблюда мы работать не будем! Договаривайся с Верблюдом…
— А, черт! — выругался Браслет, в сердцах бросая телефонный аппарат на соседнее сиденье. — Чтоб вы все сдохли, обезьяны проклятые!
«Дело не выгорело, — пронеслось у него в голове. — А жаль!.. Теперь придется менять номер своего сотового. Терпеть не могу, когда моим номером телефона располагают всякие ублюдки…»
— Посиди пока здесь! — сказал дежурный офицер милиции, закрывая за Гвоздем тяжелую металлическую дверь на замок.
В комнате для задержанных не было ни стула, ни стола — не полагалось по каким-то там милицейским правилам. Зато имелась скамья, на которой уже беззаботно похрапывал какой-то громила с бандитской рожей, заняв все «спально-сидячее» место. Гвоздь хотел было разбудить товарища по несчастью и попросить его подвинуться, но потом, взглянув еще раз на лежащего мордоворота, передумал и отошел в другой угол.
«Приехали! — с горечью подумалось ему. — «Здравствуй, дом родной тюряга, и прощай, свобода-мать!..» — процитировал он про себя строчку из запомнившейся ему длинной баллады, сочиненной каким-то зеком.
Сняв пальто, Гвоздь постелил его прямо на пол и улегся, надвинув шапку на глаза.
Перед тем как задремать, он представил себе морду того здоровяка, что сейчас выводил носом заливистые рулады, храпя на всю камеру. Что-то Гвоздю почудилось в этой физиономии знакомое, хоть и давно забытое. «Да это же сам Гоша Канаринский, которого у нас в колонии прозывали Каналья!.. — вдруг вспомнилось Гвоздю. — Вот с ним мне снова встретиться не приведи, Господи! Да нет, не он это! Сколько лет уж прошло. Каналье и тогда-то было далеко за тридцать, а сейчас должно быть около пятидесяти. А тому, что разлегся на скамье, не больше двадцати пяти. Нет, не он! А вдруг все же он, Каналья? Только хорошо сохранившийся? Ведь он всегда за собой ухаживал. Даже зубы чистить наловчился указательным пальцем… Да, Каналья себя очень любил…»