Парфэт де Салиньи. Левис и Ирэн. Живой Будда. Нежности кладь
Шрифт:
Катлино, бывший булочник, когда-то выпекавший хлеб для короля, а теперь месивший республиканцев, привлекал Тенсе своей репутацией воина-самоучки: его легко было представить себе с засученными рукавами, с белыми от сухой муки руками, укрепившимся в Сомюре и угрожавшим Анжеру. Но в Лондоне Тенсе сказали, что захватывать Нант будет Шаретт. О-Пати находился на границе Маре и Бокажа; на северо-запад простирался Рец, район, где военными действиями руководил Шаретт; на северо-востоке был Катлино.
Не приняв пока никакого решения, Тенсе двинулся в северном направлении по дороге, ведущей из Ла-Рошели в Нант, хотя благоразумнее было бы идти тропинками. Он шел быстро, вскоре
— Ты идешь из Шоле?
— Да. Я продал там свою птицу, — ответил Тенсе. — А ты?
— А я купил быка. Ты хорошо заработал?
— Зерна не хватает: сейчас ведь больше картечи, чем зерна.
Их сабо стучали по дороге. Они шагали рядом, их волосы, прикрытые черными фетровыми шляпами, свисали до плеч, на обоих — красные хлопчатые пояса и жилеты: на одном — из голубой саржи, на другом — из белой фланели. Солнце поднималось все выше, жара усиливалась. Они подошли к какой-то деревне и стали прикидывать, как бы лучше обойти ее.
— Я пойду налево, — сказал Тенсе. — Не люблю я большие дороги, когда приходится идти под полуденным солнцем. За дроками я сделаю привал…
— Я тоже. Обычно я путешествую по ночам, когда много прохладнее.
Они посмотрели друг на друга и улыбнулись.
— А ты, похоже, нездешний, — сказал торговец быками. — Но наше наречие знаешь…
— Я немного забыл его… из-за того, что живу в одиночестве… — ответил торговец птицей.
— Ты продаешь птицу и живешь один?
Снова посмотрев друг на друга и как бы ощупав друг друга взглядами, оба почувствовали, что они одного поля ягоды.
— Если бы ты был здешний, мы были бы знакомы, черт возьми!
— Я здешний и в то же время нездешний. Я вернулся издалека, — ответил Тенсе.
— Я тоже, — сказал торговец быками, который на самом деле был майором в Аквитанском полку.
Тенсе раскусил его.
— Сударь, вы такой же торговец быками, как я — птицей. Меня зовут Лу де Тенсе, и я иду в армию короля.
— А меня — Ален де Сюше. Я был на переправе в Туэ, а потом с пулей в ноге укрывался в погребе. Теперь я выздоровел и иду искать добрый двухзарядный английский карабин, который спрятал в дупле одного каменного дуба.
— Посоветуйте мне, сударь, — сказал Тенсе. — К кому мне идти: к Шаретту или к Катлино?
— К Шаретту, если вы мне верите. Катлино, этот «святой Вандеи», великолепен, но у него вас вовлекут в сеть интриг и тайной борьбы между теми, кто хочет сделать его главнокомандующим, и теми, кто стремится помешать этому.
Дорога пролегала теперь под сводами деревьев, пересекала протоки и уходила вдаль.
— Вон, видите на той стороне канала ферму? — показал господин де Сюше. — Она называется Пуатвиньер. У меня есть тут небольшое дельце. Мои знакомые берегут для меня на дне ящика для соли превосходный порох. А вы идите все время прямо, пока у придорожного распятия не увидите дорогу на Леже, которая приведет вас к Шаретту. Прощайте, желаю вам удачи.
Бывший майор вошел в молодую люцерну и наклонился. Тансе увидел, как он выпрямился, держа в руке большой шест, с помощью которого легко перепрыгнул через канал и исчез, напевая:
Вперед, друзья! Вперед, друзья! Пусть льется «синих» кровь На наши поля…Дойдя до придорожного распятия, Тенсе свернул на дорогу в Леже, который местные жители называли «столицей шевалье». За два месяца, прошедшие после Пасхи, весь край был очищен, и «синие», еще вчера сражавшиеся в Партене и Фонтене, отступили на правый берег Луары.
Два дня спустя Тенсе добрался до Леже и, не теряя времени, сразу направился в штаб-квартиру. Он вошел в дом как раз в тот момент, когда Шаретт выходил из-за стола, завершив свою скромную трапезу, состоящую из знаменитого лукового супа. В зале, где он расположился, вдоль стен в качестве трофеев были развешаны перевязи республиканских комиссаров, собственноручно зарубленных им. Молодой тридцатилетний генерал встретил Тенсе приветливо. Казалось, Шаретт пребывал в хорошем настроении, как всякий раз, когда, вдали от других роялистских командиров, он оставался в окружении самых красивых женщин края, искавших у него убежища.
— Вы прибыли из Лондона? Господин де Руэри говорил мне о вас. Англичане не передали для меня какого-нибудь послания?
— Нет, — ответил Тенсе. — Я прибыл в Вандею по собственному желанию.
— Тем лучше, — продолжал Шаретт, — а то мне не очень-то нравятся иностранцы.
Повседневная жизнь в Леже, насыщенная отзвуками войны, тем не менее шла своим чередом. Вполне мирные беседы о рецептах приготовления варенья, о том, как лучше варить улиток, порой перемежались полными ужасов рассказами о зверствах, творимых «синими», которые, например, в Порнике живьем закопали жителей по шею в землю, а потом камнями размозжили им головы. Базировавшаяся в Реце армия, которой командовал Шаретт, в то время сильно сократилась: солдаты уходили на свои фермы, так как весенний сев требовал работников. Те, кто остались в Леже, хорошо питались, похищая у «синих» фургоны с зерном и угоняя целые стада скота. В строю оставались лишь офицеры да дезертиры, которых было легко узнать по их вывернутой наизнанку, холщовой подкладкой наружу, республиканской форме и по остаткам косичек, из презрения отрезанных до самого основания. Быки, тащившие пот возки с пушками, пока мирно жевали повсюду растущий в ландах вереск. Здесь же, в ландах, с наступлением вечера весь Леже танцевал под звуки волынки. Местные крестьянки, беглые владелицы замков, вдовы офицеров, знатные барышни, которые, спасаясь от врагов, в грубошерстных куртках своих испольщиков ночью покинули свои владения и добрались сюда, к Шаретту, вышивали белые знамена или зашивали порванную кружевную манишку генерала. Он же, такой пылкий, щедрый, приветливый, был счастлив, находясь среди своих поклонниц, будь то благородные дамы или служанки. Когда они, смеясь, окружали его, пытаясь взять в плен, он разрывал их цепь и ускользал, крича: «Нет, так просто Шаретта поймать не удастся!» Утром весь город видел, как он едет верхом, возвращаясь из очередной ночной экспедиции, в которой его сопровождал Тенсе. Гроздь республиканских эполет болталась, привязанная к хвосту генеральской лошади. А еще нередко можно было наблюдать, как Шаретт в фетровой шляпе с золотыми тесемками, в мундире из зеленого сукна с красными обшлагами, в сапогах с отворотами прогуливался, звеня шпорами, по Большой улице. Вдобавок он надевал белую перевязь, а под шляпу повязывал вокруг головы платок, какие делают в Шоле.
Тенсе, которого прозвали «Американцем», быстро познакомился со всеми офицерами: с братьями Ля Робри и Шампьоньером, Сен-Полем и Ля Ное, с дю Шаффо и Сюзаннетом. Они вместе наносили визиты местным барышням, которых охраняла свита из мрачных крестьян с ружьями, закинутыми за спину и висевшими на веревках вместо ремней. Тенсе устраивался за столом рядом с мадемуазель Шаретт, которая играла роль председательницы, сидя напротив брата и заменяя отсутствующую, скрывавшуюся в Нанте мадам Шаретт. Здесь были также мадам Ларошфуко, носившая на боку саблю, мадам Бюлкеле с пистолетами за поясом, владелица замка Броссардьер, и ее соседка из замка Буальевр, старая дама семидесяти лет, которая во главе своих девяноста испольщиков провела сто боев и неоднократно совершала победоносные вылазки.