Парфетки и мовешки
Шрифт:
— Если это действительно так, то старшие неправы, — убежденно сказала Липина.
Она в короткий срок заняла место первой ученицы в седьмом классе и пользовалась уважением одноклассниц. К ее слову прислушивались, с ней считались, и все даже немного побаивались этой всегда серьезной, сдержанной девочки, не имевшей подруг и ко всем относившейся достаточно холодно.
«Комар носа не подточит, так себя примерно держит, — говорила про нее Струкова, — а все же не лежит мое сердце к этой ледышке». Впрочем, сердце Стружки, видимо, было очень
Девочки готовы были согласиться с мнением Липиной, но в эту минуту одна из старших, проходя мимо кучки седьмушек, насмешливо бросила в сторону новенькой: «Грибулька!»
— Ха-ха-ха! — обрадованно подхватила Исаева. — Вы слышали? Я была права, уж раз кому прилепили прозвище, так уж его ничем не оторвешь! Грибулька, Грибулька! — дразнила она новенькую, уже готовую расплакаться от этих насмешек.
— Не обращай на нее внимания, мало ли глупостей она говорит. Как, впрочем, и другие, — презрительно сказала Липина, стараясь утешить Грибунову.
— А вот хочу говорить и буду, и буду, и ничем ты меня не остановишь! — выкрикивала Исаева.
— Попробуй! — сверкнув глазами, вызывающе воскликнула Ганя.
— Ах, скажите, пожалуйста, как страшно, прямо убила меня, ха-ха-ха!
— А, так вот ты как! — и Ганя в одно мгновение очутилась перед своим врагом.
Исаева невольно отступила. Весь вид Савченко говорил о том, что она не шутит.
— Ах, бросьте ссориться, медам, — послышался ласковый голос Тишевской, и сама Женя уже стояла между соперницами, — ну чего ты так волнуешься, Ганя! Пойдем, походим немножко, — и она ласково обняла подругу, стараясь увести ее с места ссоры.
— Ух, какая она горячая, за ней всегда смотреть надо, того гляди подерется! — добавила Женя. Вспыльчивость Гани составляла постоянный предмет ее забот. Но она, со свойственной ей тактичностью, умела вовремя остановить подругу, и не раз таким образом предотвращала большие неприятности, которые, конечно, косвенно отразились бы и на ней, а это отнюдь не входило в расчеты дальновидной и рассудительной девочки.
Заметив намерение Тишевской уйти с подругой, Исаева решила их опередить. Круто повернувшись к ним спиной, она сердито крикнула:
— Ну и оставайтесь, а я с такими девицами, как вы, и разговаривать не желаю! — и, высоко подняв голову, вышла из круга.
За ней выскочили еще две-три ее «сподвижницы», как их называли седьмушки.
С их уходом настроение компании изменилось; девочки мирно и оживленно проболтали до самого звонка, призывавшего к вечернему чаю.
Но Исаева, всегда и всюду своим присутствием вызывавшая ссоры и раздоры, осталась верной себе и на этот раз.
Только она увидела в руках Арбатовой молочный кувшин, как уже кричала на весь стол:
— Моя пенка, не смей ее трогать, Арбатка!
— Это почему? — заикаясь от волнения, возразила девочка, стараясь слить в свою чашку тонкую пенку.
— А потому, что я первая
— Этого никто не слышал, — запротестовали окружающие, в то время как Исаева без церемоний старалась вырвать кувшин из рук своей vis-à-vis [18] .
Но Арбатова не хотела уступать и изо всех сил дергала кувшин в свою сторону. Ссора готова была перейти в драку, молоко плескало и брызгало по сторонам. Воспитанницы недовольно поглядывали на разыгравшуюся перед ними сцену.
18
Сидящая напротив (франц.).
— Медам, из-за вас весь класс не пьет чай, так как вы задерживаете молоко, — холодно заметила Липина.
— И пусть не пьет! — сердито крикнула ей в ответ Исаева, и, чувствуя, что Арбатова выхватила кувшин из ее рук, она с силой толкнула ее под руку.
— Ай! — вскрикнула та, и вмиг вся скатерть была залита молоком.
— Какая же ты дрянь! — закричала Арбатова.
— Жадина, обжора противная, ни себе, ни другим; вот подожди, мы скажем m-lle Малеевой, — выходили из себя седьмушки.
А Исаева как будто и не слышала этих возгласов — она старательно соскребала с намокшей скатерти злополучную пенку.
Девочки поволновались, но так никому и не пожаловались, опасаясь возможной мести Исаевой. Молча глотали они почти остывший мутный чай, заедая его французской булкой.
Только Грибунова едва дотронулась до своей порции:
— Он ведь совсем холодный, — в неподдельном ужасе воскликнула она, — а булка несладкая! — и, надув губки, она отодвинула свою чашку.
— Ты что же, машер, не кушаешь, а? — насмешливо обратилась к ней Исаева. — Верно, не по вкусу пришлось?
— Не хочу и не ем, а тебе какое дело? — вызывающе ответила новенькая.
— А дело-то очень простое: раз ты от булки при всех отказалась, так я ее беру себе… — и с этими словами Исаева ловко опустила булку в бездонный институтский карман.
— Вот обжора-то! — удивленно воскликнула новенькая, но Исаева пропустила это замечание мимо ушей.
В дортуаре Грибунова, не расстававшаяся со своей Бланш, тщательно укладывала ее в назначенную ей самой постель; ее поместили между Савченко и Исаевой.
Девочки проворно раздевались и причесывались, бежали в умывалку, откуда доносился грохот кранов и несмолкаемый говор десятка голосов. Возвратившись оттуда, седьмушки поспешно укладывались в постель, как бы боясь пропустить хоть один миг драгоценного сна.
А Грибунова как будто не замечала происходящего: она укачивала свою «дочку».
Ганя, уже несколько минут следившая за ней, решила наконец ее окликнуть:
— Ты бы поторопилась раздеваться, а то все скоро будут в кроватях, и m-lle Малеева будет сердиться, что ты до сих пор не готова.