Парфетки и мовешки
Шрифт:
Как утром, так и вечером институткам давали чай с молоком и порционной булкой. Слабенькие получали горячее молоко, а «богатые» пили «собственное» какао, которое приготовляла сама экономка, добродушная толстая старушка.
Бабушка Грибуновой, успевшая справиться относительно институтских порядков, выхлопотала для внучки разрешение пить свое какао и снабдила экономку увесистой банкой.
Седьмушки были немало удивлены, когда к новенькой, едва усевшейся за стол, торопливо подошла экономка и собственноручно поставила перед ней дымящуюся чашку.
Экономка
— Эх, верно, вкусно-то как, — облизываясь, пробормотала Исайка, напротив которой за столом сидела новенькая. «Как бы заполучить от нее чуток», — тут же подумала она.
— Душка, дай чуточку попробовать, — ласково обратилась она к новенькой.
Но новенькая отрицательно покачала головой, набивая рот темной от какао булкой.
— Ну один-единственный разок дай обмакнуть хоть маленький кусочек в твою чашку, — не унималась Исайка.
— До чего же ты мне надоела! Ну ладно, обмакни, только больше не приставай ко мне.
И не успела она договорить, как в ее чашку опустился порядочный кусок мякиша, который быстро, как губка, впитал в себя чуть не половину какао.
— Ай, — вскрикнула Грибунова. — Ты ведь почти ничего мне не оставила! — и она торопливо принялась доедать свою порцию.
Но аппетит Исайки разыгрался, и она стала соображать, как бы еще разок попасть в чашку новенькой.
— Грибунова! — взмахнув руками, воскликнула она. — Тебе Струкова знаки делает, подойди скорее.
Новенькая поспешила к синявке, но та с удивлением выслушала ее и отправила на место.
— Ты ошиблась, она и не думала меня звать, — обратилась Грибунова к Исайке.
Но та, не поднимая глаз, поспешно что-то жевала.
Грибунова спокойно уселась и протянула руку за чашкой, но та оказалась пустой — ни капли не осталось, даже на донышке.
— Обжора, противная обжора! — со слезами воскликнула девочка. — Ты обманула меня, а я ведь тебе только что дала…
Вокруг заволновались девочки, не сразу сообразившие, в чем дело.
— У-у, жадина!
— Обжора, обманщица! — слышалось со всех сторон.
— Не обжора, а просто воришка, — громко и твердо сказала Савченко.
Седьмушки замерли в ожидании ужасной ссоры, которая сейчас вспыхнет между двумя врагами. Но, к общему удивлению, Исайка сделала вид, что не слышала обидного восклицания Гани; только заалевшие щеки и даже уши выдавали охвативший ее гнев.
Она сдержалась от ответа, но ее ненависть к «казачке» и мечта о жестокой мести стали еще сильнее.
Глава IX
Месть Исаевой. — Щука
В пюпитре Савченко царил образцовый порядок, к которому ее с детства приучила Викентьевна.
Каж дая к ниж ка, ка ж да я тетрадка зна ли свое место, а в заднем уголке стола помещался портрет ее отца, составлявший единственное украшение пюпитра. Оторванная от семьи девочка чтила этот портрет как величайшее сокровище — Ганя горячо любила своего дорогого папочку.
Дома, когда, бывало, отец оставался с ней, девочка ласкалась к нему, называла самыми нежными именами, какие
От наблюдений Исайки не ускользнуло, что Савченко почти всегда, открывая пюпитр, смотрит на карточку. И жажда мести навела ее на жестокую мысль лишить Ганю самого дорогого, что было у нее в институте.
«Поплачешь ты у меня, противная девчонка!» — мысленно грозила она, обдумывая, как бы незаметно привести в исполнение свой коварный замысел.
Как-то раз, во время большой рекреации [20] , когда весь институт находился в нижних залах, Исайка осторожно пробралась наверх и, чутко прислушиваясь, остановилась перед дверью, ведущей в длинный классный коридор. На время рекреации эту дверь обычно запирали на ключ.
«Заперта или нет?» — дрожащей рукой она нажала медную ручку, и та легко поддалась; похоже, случай помогает ей… Девочка бросилась через коридор. Вот и класс… В волнении откинула она крышку пюпитра Савченко и схватила карточку: глаза капитана в упор смотрели на нее, а в его сдвинутых бровях ей вдруг почудилась угроза.
20
Рекреация — перемена, отдых.
Рука девочки дрогнула, готовая опуститься и поставить на место чужую святыню, но злой внутренний голос, казалось, насмешливо шепнул ей: «Не бойся, твое суеверие вздорно. Не упусти счастливый миг и смело отомсти заклятому врагу!»
И, повинуясь ему, Исайка быстро спрятала карточку в широкий институтский карман и со всех ног бросилась назад.
Никто не заметил ее отсутствия и не подозревал о совершенном ею поступке. Казалось, тревожиться было нечего. А между тем на душе Зины Исаевой было смутно и тяжело. То и дело нащупывала она портрет в кармане, и не раз чудилось ей, что он тяжелый-тяжелый и своим весом беспрестанно напоминает ей о себе. Как-то раз ей показалось, что карточки нет. В ужасе шарила она в кармане дрожащей рукой, а мысли вихрем проносились в испуганном мозгу. В такие минуты ей мерещилось, что ее обличат в бесчестном поступке и Стружка будет стыдить ее перед всем классом; девочки с негодованием отвернутся от нее, а кличка «воришка», брошенная противной «казачкой», укрепится за ней навсегда. А что, может быть, легче «потерять» карточку? Ей так легко выпасть из кармана вместе с вынутым платком. Все эти мысли не на шутку тревожили Исайку, то и дело в испуге хватавшуюся за карман.
«Здесь, слава Богу, — утешала она себя, но желание как можно скорее освободиться от карточки росло в ней с каждой минутой. — Разорву его на мелкие кусочки и выброшу в умывалке, сейчас там нет никого, никто и не увидит».
Девочка бросилась на верхний этаж, но, пробегая через столовую, увидела топившуюся большую железную печь.
«А вот так будет еще проще!» — и она бросила карточку в огонь.
Огненные языки коснулись сокровища Гани; вспыхнуло яркое пламя и тут же угасло. Только черная кучка пепла свидетельствовала о гадком поступке завистливой и озлобленной души.