Париж на три часа
Шрифт:
— Что ты делаешь? — заорал он на офицера Десятой когорты. — Какое ты имеешь право арестовывать меня, самого Демаре! Я тебя, сукина сына, завтра же отправлю в Кайенну!
У офицера отец умер в Кайенне, и это решило судьбу Демаре. Офицер схватил его за глотку:
— Придушу сразу! Довольно ты издевался над честными французами. Дайте ему штаны… и тащите прямо в Ла-Форс!
— Что случилось? — попятился Демаре.
— Республика! — гордо отвечал офицер когорты. — Ты арестован не мною, а народом… Посидишь — станешь умнее…
Демаре и Паскье встретились
— Паскье, ты что-нибудь понял в этой истории?
— Понял только одно — императора не стало.
— Для нас, Паскье, добром это не кончится.
— Да! Судьба империи была и нашей судьбой… Мишо де Бюгонь приветствовал их дружеским поклоном.
— Обещаю вам самые удобные камеры, — посулил он от чистого сердца. — До этого в них сидели два генерала — Гидаль и Лагори. Будьте любезны проследовать за мною…
Демаре отвечал майору бранью:
— Не издевайся! Неужели ты нас посадишь?
— Сажаю не я, — ответил комендант, — я лишь охраняю посаженных. Ничего, утешил он, — и здесь люди живут.
Перед взором Паскье, словно пасть чудовища, открылась скважина секретной камеры, и он в ужасе разрыдался:
— Боже милосердный, за что?.. За что мне это?
— Ну, сударь, — сказал де Бюгонь, — с таким настроением вступать в тюрьму не советую. Тут и без вас горя хватает…
Затем, оставив всякую сентиментальность, майор де Бюгонь достал ключи, и за верными псами империи сухо щелкнули замки. Дома коменданта ожидала жена.
— Бедный Мишо, ты сегодня еще не выпил кофе.
— Все некогда. Наливай поскорее… Чувствую, день будет горячий. Интересно, кого привезут следующим?
Итак, Париж понемногу уже переходил в его руки. Мале выслушал о занятии банка, казначейства и городской ратуши, велел Бутри оставаться на посту префекта, а сам верхом поскакал к Вандомской площади, где его ожидал Боккеямпе. На этой же площади размещался штаб парижского гарнизона, а неподалеку жил командующий войсками генерал Пьер Гюллен…
Скромный часовщик из Женевы, работавший потом в прачечных Парижа, этот Гюллен был когда-то приятелем Мале. Вместе ходили на штурм Бастилии, плечо к плечу шагали в боевых походах. Но теперь рубаха-парень стал графом империи Наполеона, женился на гордой аристократке, верой и правдой служил престолу, и Наполеон высоко ценил службу Гюллена; там, где требовались особая твердость и жесткие меры, там всегда появлялся граф Гюллен, рука которого карала беспощадно. Взята Вена — Гюллен губернатор Вены, пал Берлин — Гюллен комендант Берлина. «Я иду на Москву, — говорил Наполеон на прощание, — и ты оставайся комендантом Парижа… Если понадобится, я вызову тебя в Россию и отдам тебе азиатскую столицу». Но сейчас Гюллен охранял для Наполеона столицу Франции, и клыков этого зверя следовало бояться…
— Что будем делать с Гюлленом? — спросил Боккеямпе.
— Я решу с ним по совести, — ответил Мале… Первая торговка появилась на площади. Генерал купил у нее лепешку с тмином, жевал ее на ходу.
— Солдат выстроить перед штабом, — приказал он. — Ни единого человека не должно выйти оттуда. В каждого, кто осмелится выбежать на площадь, стрелять боевым патроном.
Солдаты повиновались беспрекословно, оцепив здание штаба парижского гарнизона. Мале откусывал от лепешки, издали наблюдая, как маршируют люди. Потом оглянулся, с тревогой посмотрев на восток, определяя время. Солнце наплывало на Европу — в России уже начался горячий боевой полдень. И генерал Мале вдруг ощутил себя ее союзником в этой великой битве. Союзником тех безымянных мужиков-партизан, выходивших против Наполеона с вилами и рогатиной, как на волка, забравшегося в мирную овчарню. Что-то неуловимое, но вполне реальное как бы протягивалось отсюда, от Вандомской площади в центре Парижа, в заснеженные просторы возмущенной России…
— Придвиньте барабан, — велел генерал.
Тут же, под открытым небом, Мале писал на барабане помощнику коменданта столицы — генералу Дузе. Он выражал в письме полное почтение к старому солдату, говорил, что ему приятно служить с таким славным воином…
— Беги и отдай Дузе, — наказал Мале корсиканцу. — Старик произведен в следующий чин. Я слышал, он разорен процессом: ордер на сто тысяч франков обрадует его.
— Что еще? — спросил Боккеямпе.
— Тут все сказано. Дузе сразу же оповестит войска в Версале, Сен-Дени и Сен-Жермене… Смена правления и республика должны обрадовать всех честных французов.
— А ты — к Гюллену?
Мале дожевал лепешку и поднялся с барабана.
— Да, — ответил он сумрачно. — Я решу с ним по совести, как этот ренегат и заслуживает от судьбы…
В это же время Мале вручил письмо с приказом об аресте капитана Лаборда: «Он слишком непопулярен, чтобы можно было оставлять его на свободе… Лаборда немедленно арестовать!»
— Этот вреднейший Лаборд, — добавил Мале на словах, — способен испортить любую музыку. Пусть Дузе не медлит…
Пышный золоченый альков в стиле ампир укрывал графа и графиню Гюллен. Нет, что ни говори, а бывший водонос из прачечной неплохо устроил свою жизнь. Горничная внесла на подносе свежий номер газеты «Монитор», графиня сразу же развернула ее листы, отыскивая сведения из России.
— Фи! — сказала она прислуге. — Опять неровно прогрели газету: с этой стороны холодная, а здесь обжигает, как утюг.
— Ты всегда к ней придираешься, — вступился Гюллен за горничную, как и подобает демократу (хотя бы в прошлом).
— А ты всегда ее защищаешь. Тебе кажется, что я не знаю всех твоих шашней?.. Отвернись от меня, не могу слышать запах паршивой мастики. Что за гадость ты пьешь?
— Прости, моя сладость. Буду дышать в сторонку… Он покорно отвернулся к стене и теперь едва-едва ощущал своим плоским задом нежный и горячий бок графини Гюллен.
— Опять победа! — сообщила супруга, пробегая газету. — Варвары бегут, а наш император, как всегда, торжествует!
В передней послышался странный шум, чьи-то голоса.