Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь
Шрифт:
Ванна на дому стоила (в зависимости от времени года и часа дня) от полутора до четырех франков.
Разумеется, мытье на дому оставалось прерогативой обеспеченных парижан; тем не менее прогресс был налицо: по свидетельству современника, в 1827 году в высших сословиях «не нашлось бы ни мужчины, ни женщины, которые бы не принимали ванну если не каждый день, то по крайней мере три-четыре раза в неделю».
Помимо «горячих» бань, описанных выше, в Париже существовали и бани «холодные» – купальные заведения на реке, иначе говоря, прибрежные бассейны (иногда они именовались также школами плавания). Они действовали с весны до конца сентября, причем среди них имелись заведения как дорогие, шикарные, так и вполне демократичные, дешевые. Из дорогих самыми известными и самыми старинными были купальни Делиньи, перестроенные в 1842 году наследниками первого владельца, братьями Бург. Купальни Делиньи (именовавшиеся также «Большой школой плавания») располагались неподалеку от моста Согласия, на уровне набережной Орсе; сейчас этот участок набережной носит имя Анатоля Франса. Купальни представляли собой часть реки, отгороженную десятком судов на якоре.
Анонимный автор очерка «Париж в 1836 году» пишет об одном из подобных заведений: «Каждая купальня разделяется на две половины, для мужчин и женщин: последние в Париже удивительные охотницы купаться. Стечение в жаркие дни бывает так велико, что хозяева купален для предупреждения беспорядков вынуждены требовать пособия национальной гвардии и для входа сделан, как у театральной конторы, кия [от фр. queue – очередь]. Не знаю, почему дамы здешние так страстно любят купанье; но как бы то ни было, наблюдатель, без сомнения, не отказался бы увидеть с моста что-нибудь, кроме лодок и судов. Однако ж, успокойтесь, никто не может близко подойти к этим плавучим гинецеям, а искусно сделанная кровля лишает даже самых нескромных преступного удовольствия заглянуть сверху в водяные гаремы. Да и принятый парижанками купальный костюм очень благопристоен и морален; он состоит в длинной блузе, достающей от шеи до пят; а на голову надевают непромокаемый тафтяный чепец, которым прихватываются волосы».
Аналогичным образом были устроены не только дорогие купальни Делиньи, но и многочисленные дешевые «бани за 4 су» (то есть за 20 сантимов). Разница заключалась в том, что посетители демократических бань обходились без ковров и зеркал в кабинетах, а вместо жареных цыплят с изысканными винами довольствовались после купания сосиской с хлебом и рюмкой водки. Дешевые купальни на реке были огорожены грубо сбитыми необструганными досками; они располагались в простонародных рабочих кварталах, и когда множество местных жителей одновременно погружалось в реку, вода очень быстро становилась черной от грязи.
В холодных купальнях имелся свой четкий распорядок. От рассвета до десяти утра водными процедурами наслаждались опытные пловцы; так как их было немного, на край бассейна в это время усаживались рыболовы с удочками. С десяти утра до полудня, а порой и позже бассейн заполняли дети и подростки. В это же время в бани являлись посетители, которые вовсе не стремились погрузиться в воду; их интересовало совсем другое: закусить в здешнем кабачке на берегу реки, выпить кофе с коньяком и закурить сигару, поболтать с приятелями или просто понежиться подле воды в исподнем или халатах (купаться нагишом было официально запрещено). С четырех до шести, после сиесты, наступало время тех, кто в самом деле любит плавать и нырять (впрочем, в жаркие летние дни они, разумеется, появлялись раньше). С полудня до шести вечера примерно один раз в час специальное судно отплывало на середину реки, чтобы опытные пловцы могли прыгать с его борта в воду и плавать в свое удовольствие. С наступлением темноты бассейны закрывались; рыболовы могли спокойно забросить в воду удочку, а те, кто не успел пообедать, отправиться в ресторанчики, устроенные при купальнях.
Река играла в жизни парижан роль не только приятную, но и печальную. Столица занимала первое место во Франции по числу самоубийств, а среди людей, добровольно расставшихся с жизнью, самыми многочисленными были утопленники. В 1822 году полиция даже издала специальный ордонанс, суливший денежное вознаграждение всякому, кто выловит в реке утопленника «или его часть». Если верить писателю Леону Гозлану, администрация вначале пообещала 40 франков за спасение из реки живого человека и вдвое меньше – за вылавливание трупа. Однако очень скоро вскрылись злоупотребления: один из местных плутов изображал утопающего, другой – спасателя, а полученные деньги они делили пополам. Тогда власти пообещали, наоборот, платить вдвое больше за мертвое тело, но это привело к тому, что «спасатели» дожидались, когда жертва захлебнется и будет стоить дороже. В результате было принято решение вернуться к первоначальному варианту, но за вторичное спасение одного и того же человека не платить.
Одной из важных мер по оздоровлению парижского быта стало устройство в начале XIX века трех крупных кладбищ за городской чертой: Восточного (Пер-Лашез), Северного (Монмартрского) и Южного (Монпарнасского). Дело в том, что до 1780 года покойников разрешалось хоронить возле городских церквей, в аббатствах и монастырях, отчего весь Париж превращался в большое кладбище. Общие могилы, в которых хоронили неимущих покойников, источали гнилостный запах и заражали землю и воздух.
Кладбище Пер-Лашез. Худ. О. Пюжен, 1831
Новые
На кладбище Пер-Лашез хоронили покойников из тогдашних пятого, шестого, седьмого и восьмого округов правобережного Парижа; туда же перенесли с других кладбищ останки многих знаменитых покойников, в частности, в 1817 году – останки Элоизы и Абеляра, Мольера, Лафонтена.
О том, как выглядело кладбище Пер-Лашез в 1825 году, мы можем судить по дневниковой записи А.И. Тургенева от 8 ноября этого года: «Вид отсюда на весь Париж прелестный. Я еще не видел здесь ничего подобного. Надобно подняться несколько на гору, чтобы очутиться между памятниками надгробными. Здесь население едва ли не многочисленнее парижского и столица мертвых богаче жителями столицы живых или по крайней мере живущих и умирающих ежеминутно. Здесь найдете вы более славных имен, теней, нежели достойных жизни после смерти в Париже. Тени великих авторов и полководцев, министров и полезных граждан витают над печальными кипарисами и над цветами, которыми любовь и память сердца оставшихся осыпала почти каждую могилу, каждый памятник, гордо к небу возносящийся, каждый крест, смиренно в земле утвержденный. Не доезжая кладбища, увидели мы уже на соседственных улицах венки и гирлянды и кресты из цветов, которые продаются желающим усыпать ими гроб милых ближних… <…> Гробы и памятники на этом кладбище так часто уставлены, что вряд ли долго может служить сие пространство беспрестанно увеличивающемуся населению всех возрастов и всех религий; ибо и еретиков здесь не чуждаются: я видел гробы немцев-протестантов и англичан епископальной церкви. На большей части памятников заметил я слова «concession `a perp'etuit'e» [передано в вечную собственность] и спросил о их значении (ибо на что бы, казалось бы мне, сказывать живущим, что сажень сия навеки будет жилищем праха мертвых), и мне объяснил один гробокопатель смысл сих слов. Уступкою навсегда отдается место сие в вечное владение покупающих оное для погребения умерших. Иначе тела остаются тут только пять лет, время, полагаемое для сгниения оных, и место отдается новым пришельцам. Любовь родственников и ближних обыкновенно старается сохранить место с прахом, драгоценным сердцу или фамильной гордости, и в таком случае она приобретает землю сию, что называется concession `a perp'etuit'e. <…> Множество великолепных памятников, пирамид, катакомб, капищ воздвигнуто простым, незначущим, но, вероятно, богатым гражданам богатыми же наследниками. Не раз, пораженный гордою пирамидою и надеясь прочесть или значительную надпись или славное имя, я подходил к ней – и находил неизвестного парижского гражданина. Но и славные не забыты!»
До 1824 года кладбище Пер-Лашез оставалось в Париже единственным, где практиковалась поразившая Тургенева «уступка мест навсегда». Впрочем, здесь были и могилы, покупавшиеся на определенный период времени, а также бесплатные общие могилы. Количество надгробных памятников, устанавливаемых на кладбище Пер-Лашез, увеличивалось с каждым годом; к 1830 году их насчитывалась уже 31 тысяча.
Глава шестнадцатая
Медицина и благотворительность
Служба общественного призрения. Ломбард. Больницы. Богадельни и приюты для сирот. «Дома милосердия». Частная благотворительность. Балы и концерты в пользу бедных
Помощью больным и неимущим занималась в Париже Служба общественного призрения, независимая от префектуры. Общие направления ее работы определял Генеральный совет по делам больниц, домов призрения и найденышей, функционировавший в столице Франции начиная с эпохи Консульства (а точнее, с 17 января 1801 года). Вначале он состоял из одиннадцати членов, а в 1818 году его численность была увеличена до пятнадцати человек; все они по происхождению или занимаемой должности принадлежали к высшим слоям общества. Например, в 1825 году в состав Совета входили министр двора, депутат, королевский прокурор, лейб-медик короля, восемь пэров. Совет обновлялся на треть каждый год; членов его назначал король. Среди членов Совета были люди разных убеждений – от либералов до ультрароялистов; работали они все «на общественных началах», однако к обязанностям своим относились очень серьезно. Совет собирался каждую неделю и вместе с префектом департамента Сена обсуждал текущие дела. Каждый из членов Совета имел в своем ведении несколько больниц или домов призрения и надзирал за их деятельностью.