Париж в августе. Убитый Моцарт
Шрифт:
— Возвращаемся?
— Давай.
Какая-то серая муха пролетела над их головами, и они поискали в коробочках для наживки что-нибудь, похожее на нее.
Меня зовут Кароль. И мне сорок лет. Теперь со мной больше уже ничего не случится. Когда-то я была молоденькой шестнадцатилетней девушкой, ходила к мессе. До войны молоденькие шестнадцатилетние девушки еще ходили к мессе.
Ей не хотелось собирать цветы. В отеле пришлось бы просить для них вазу, да и к чему украшать цветами гостиничный номер? Кароль медленно шла по дорожке из белой гальки.
После мессы мы ходили причащаться в кондитерскую. Один мальчик писал
Она медленно шла по тропинке из белой гальки. Благодаря массажисткам, тело ее оставалось еще очень юным. Но руки? Ведь время тянет вас именно за руки. Они ей казались сухими, с выступающими венами на тыльной стороне ладони.
— Приходится стареть, мадам.
— Лучше умереть!
— Попозже, мадам, попозже.
Она была блондинкой. Но с каждым годом все больше прядей становились обязаны своим цветом услугам парикмахера. Она шла, и горькая складка залегла в уголке губ. Нет необходимости улыбаться, Кароль, вокруг — ни души. Ты ли здесь, ты ли это, или это только тень твоя идет по тропинке из белой гальки? Вспомни. Тебе нравилось видеть, как он плачет. Тебе нравилось его страдание. Твоя власть опьяняла тебя, и ты, как пьяница, который с радостью бьет своих детей, била этого ребенка всем, что попадалось под руку: то смехом, то молчанием, то словом. Если он убегал, ты сама приводила его обратно, он возвращался, и ты давала ему прозвище «волчок на веревочке»[10]. Я знаю, это было прелестно, восхитительно, но бах — разбилось. Ты ли это в самом деле? Благодаря забывчивости мы проживаем несколько жизней. Ты же помнишь очень немного, правда ведь? Значит, тогда была другая женщина.
Я была молодой. Молодой. У меня было право. Все права. Тогда у него, наверное, не было причин жалеть меня. Я была такой хорошенькой, такой молодой. Да, этот Уилфрид прав. Господь — это не Бог. Господь — это ничто, если он даже не Бог. Он такой же, как вы и я.
Кароль, подавленная, упавшая духом, села под деревом и посмотрела на мужчин, которые уже превратились в две белые точки. Они стали похожи на речных цапель. И больше не случится ничего. Ничего. Ничего.
Норберт, одну за другой, подсек сразу двух форелей. И Уилфрид, сам не зная почему, разозлился из-за его удачи. Ловля удочкой — на этом виде рыбалки лежит отпечаток философии, и торопливость здесь ни к чему. Уилфрид нервничал, едва поплавок отгоняло ветром чуть в сторону, как он вытаскивал и снова забрасывал удочку, и так без конца. Солнце светило ему прямо в глаза. Уилфрид рукавом куртки отер лицо. Он заметил согнувшуюся удочку Норберта. «Три, — проворчал он, — три». Он понимал, что такое ребяческое поведение не оставляет ему шансов на успех. Он замер, вздохнул. Белое платье Кароль. Радостный крик Норберта: «Ну, что, негодница?» Как было бы хорошо закрыть глаза, плавно, как в замедленной киносъемке, упасть навзничь и исчезнуть в водной пучине.
— Уилфрид?
— Ну что, Уилфрид?
— Уилфрид, у тебя кружится голова. Передохни.
— Зачем?
— Затем, чтобы сделать что-нибудь.
— У меня нет больше времени, но и время пока еще не распоряжается мной.
— Что ты думаешь о Боге?
— Это…
— Тише! Ты с ним не церемонишься. Поласковей с ним. Это кошка.
— Боже, прости меня, я хочу рыбку.
Метрах в двадцати перед ним распахнулся внушительных размеров рыбий рот. Уилфрид стегнул воздух удочкой, в несколько взмахов размотав леску. Крючок с наживкой опустился с легкостью перышка. Фонтан брызг всколыхнул воду и сердце рыбака. Резкое движение рукой. И пойманная форель забилась, запрыгала, заплясала, как нож в руке. Уилфрид ударил ее тонким концом удилища и бросил в садок. Это оказалась шикарная рыбина, как с картинки, вся усыпанная красными точками, словно звездами. Уилфрид, торжествуя, поднял садок:
— Норберт!
Смеющийся Норберт уже шел к нему. Белое платье спускалось к речному берегу.
— Красавица, — одобрил Норберт. — Я рад за тебя.
— Кто бы говорил!
Он засунул большой палец в зубастую пасть форели и выкручивал ей голову, пока она не перестала биться. Наконец он вынул ее из садка и уложил в корзину.
— Вот удача, — повторил Норберт. — И как ты справился, несчастный?
— Я упросил Бога.
— Это не совсем по-спортивному.
Уилфрид шлепнул его по плечу. Норберт дал сдачи. Кароль села на ствол поваленного дерева, у воды.
— Эй! Эй!
Они помахали ей. Норберт крикнул:
— А цветы?
Она не пошевелилась, сидела, положив голову на колени. Норберт сказал мечтательно:
— Можно подумать, что это ягуар, пришедший к водопою. Однако красивое зрелище — ягуары и женщины, разве нет?
— Неплохое…
— Во всяком случае, букета для награды победителю не предвидится. — Он дернул Уилфрида за рукав: — Видишь — вон там?
— Где?
— У подножия высокой скалы два валуна выступают из воды, видишь?
— Да…
— Между ними, смотри! Показалась! Толстуха. Целый монстр!
Норберт размышлял. Река обтесала единственный выступающий угол. В этом месте течение было слишком бурным, а глубина слишком большой.
— Я обойду сзади, вскарабкаюсь на скалу и закину крючок прямо ей в рот.
— Она тебя заметит.
— Она потеряет меня из виду. Если будет нужно, лягу на живот, но ее поймаю! До скорого. Можешь понаблюдать, зрелище будет стоить того!
Он зашел в воду почти по пояс. Уилфрид прокричал:
— Удачи!
— К черту! — ответил Норберт, охваченный азартом.
Солнце наконец спускалось, оставляя на небе зеленые и пурпурные разводы. На поверхности воды все чаще стали появляться круги от снующей рыбы. Форель поднималась из глубины. В сгущающихся сумерках фигурка Кароль, все такая же неподвижная, заволоклась дымкой.
Уилфрид вновь принялся за ловлю и, уважая правила игры, высматривал такую же рыбу, какую он только что бросил в корзину. Он подумал о Норберте и заметил его лежащим на животе на облюбованной скале. Смельчак тоже не двигался. Окружающие их горы стали пунцовыми и казались нарубленными кусками мяса, разложенными на прилавке.
Оглушительный вопль внезапно разрушил это колдовство, и оно превратилось в тревогу:
— Уилфрид! Я поймал ее!
Норберт поднялся на ноги, его удочка согнулась пополам.
— Я поймал ее! Огромная! Класс…
Крик вдруг стал криком ужаса, Уилфрид увидел, как Норберт выпустил удочку, схватил руками воздух, потерял равновесие и упал в воду с трехметровой высоты. Рассмеяться — было первой реакцией Уилфрида.
— Идиот!
Но смех замер. Норберт там, внизу, не барахтался, не звал на помощь. Уилфрид заорал: