Париж в августе. Убитый Моцарт
Шрифт:
— Негодяйка и есть, — повторил Уилфрид.
Они сидели втроем на переднем сиденье «мерседеса», тесно прижатые друг к другу. А через опущенные стекла прямо в лицо дышало лето.
Ничего ощетинившегося, ничего угрожающего в этой горе не было. Вытянутые склоны ее зеленели травой, дышали нежностью. А над ней, словно люстра в оперном театре, висело июльское солнце.
— Речка-то красивая?
— Да ничего, не дурна. Огромные валуны. Скалы. Вчера вечером я там поймал парочку.
— Парочку красавиц?
— Да, довольно приличных. Приличных форелей.
— И они что, так охотно всплывают?
— Если
Они уже вошли в раж и не могли сдерживать тона. Кароль, не обращая на них внимания, смотрела на дорогу и на сосны по ее сторонам…
Заднее сиденье машины было завалено удочками, садками для рыбы, болотными сапогами и сачками на длинных ручках. Мужчины были одеты по-солдатски: серые брюки и куртки цвета хаки. На голове — кепи с козырьком.
— А ты, в твоем белом платье, где-нибудь скроешься. Форель не любит белого цвета.
— Я пойду собирать цветы.
— Прекрасная мысль.
— За те пятнадцать лет, что мы женаты, из-за твоей форели я набрала уже тонны цветов.
— И что отсюда следует?
После поворота он добавил:
— Толпы женщин предпочли бы, чтобы их мужья увлекались рыбалкой, а не молоденькими девушками или игрой на бегах.
— Я тебе не толпа женщин.
— У тебя, Уилфрид, семейные сцены вызывают, небось, особый интерес?
Они посмеялись.
— Обращаю твое внимание, — сказал Норберт, вновь став серьезным, — что в этих речках рыбачить стоит только в июне. В июле уже слишком жарко. Рыба прячется в норы.
— Я где-то прочитала, что в каждом человеке живет убитый Моцарт.
— К чему ты это говоришь? — спросил Норберт, поворачиваясь к жене.
— Потому что вспомнилось. Вот если бы вы оба захотели подумать…
— Ты с ума сошла. Ты в этом понимаешь что-нибудь, Уилфрид?
— Ничего.
— Убитый Моцарт…
Он еще подумал, потом сказал:
— Это забавно, но ровным счетом ничего не значит. Послушай, Уилфрид!
— Что?
— А в тебе живет убитый Моцарт? Да или нет?
— Даже несколько.
— Вот видишь, Норберт, Уилфрид понял.
— Ты понял?
— Нет. Я просто хотел доставить Кароль удовольствие.
Норберт расхохотался. Кароль пожала плечами.
— Кароль, вместо того чтобы сердиться, лучше объясни нам.
— Тут нечего объяснять.
— Понимаю, — сказал Уилфрид. — В каждом бассете живет убитый сенбернар. В каждой DS живет убитая 300 SL.
— Что-то вроде этого, — подтвердила Кароль.
— Стало быть, если мой Моцарт убит, тем лучше, — зажигая сигарету, проворчал Норберт. — Всей его музыке я предпочитаю жужжание моей электробритвы.
«Однако, — подумал про себя Уилфрид, — а в самом Моцарте кто был убит? Кто? Кто-нибудь, вроде Куперена? Вивальди?»
Кароль было сорок лет. Уилфриду — тридцать восемь. Норберту — сорок два. Кароль была блондинкой, Уилфрид — высокого роста, Норберт — коренастым. Мужчины познакомились во время службы в армии. Они вместе переправлялись через Рейн и выиграли войну, в которой могли бы и не участвовать, если бы просто родились чуть попозже. Состояние эйфории часто висит на волоске. Рискнув и выиграв тогда, они так и остались победителями. Норберт возглавлял агентство недвижимости. Уилфрид, в меньшей степени обладавший деловыми качествами, был рекламным художником. Они оба ценили дружбу, не доверяя этого чувства письмам, которыми могли бы обмениваться. Уилфрид был счастлив и разведен. Норберт был счастлив и женат на Кароль. У одинокого мужчины был ребенок. Семейная же пара была бездетна.
— Скоро приедем к твоей речке?
— Сейчас только пять часов. Торопиться некуда. Рыба клюет по вечерам.
— Как по-твоему, если я сначала попробую удочку «Tups»?
— Говорю тебе, «Coachman».
— А ты никогда не пробовал «Tups»?
— Нет. Мне лучше видно, если концы удилищ белые.
— А, ну разумеется, если ты плохо видишь…
Кароль смотрела на дорогу. Этот, по-мальчишески задорный разговор, успокаивал ее. В него не надо было вникать. Тем не менее ее удивляла страсть взрослых людей к таким глупостям.
Кароль рассматривала дорогу, потом свои ногти, потом сосны. Она была спокойной. Влажной от пота. Сомлевшей от жары. Маленькие капельки пота выступали у нее сзади на затылке. Это ощущение было приятно. Несметное число легких, теплых прикосновений губами, похожих на поцелуи. Норберт уже больше не целовал ее в шею.
«В шею», — подумала она, взор ее затуманился, а сосны все смотрели на Кароль, которая уже не замечала их. Она не слышала больше болтовни мужчин. Ее тело находилось между ними. Их слова перескакивали через него. Вечером будет прохладно. Эти чокнутые будут рыбачить до глубокой ночи. Кароль испугалась: не забыла ли она шерстяной жакет? Под корзиной она заметила его рукав. Успокоившись, Кароль нажала кнопку радиоприемника, и звуки джаза заставили замолчать сторонников «Tups» и «Coachman».
— Далеко, — немного погодя вздохнул Уилфрид.
— Можно подумать, Уилфрид, что вы впервые едете на рыбалку.
— Удовольствие всегда получаешь только в первый раз. И когда тоскливо — это тоже в первый раз.
— А твой Моцарт, сколько раз ты его убиваешь? — усмехнулся Норберт.
— Он живет.
— Ах вот как? Его не часто увидишь.
— Он не любит выходить.
Норберт посигналил, чтобы вспугнуть группу молодых велосипедистов, выехавших на прогулку. При виде их счастливых лиц, в машине возникло чувство неловкости. «Так когда-то и я», — подумали Кароль, Уилфрид и Норберт. С того времени они ничего не приобрели. Можно было бы выйти из машины и попросить милостыню у этих проезжающих мимо. А впрочем, этим счастливчикам нечего было им дать. «Господь — это не Бог», — подумал Уилфрид.
— Вам не кажется, — сказал он вслух, — что Господь — это не Бог и что он прокладывает дорогу другому?
— Почему? — удивилась Кароль.
— Ни почему.
После паузы Норберт выплеснул свою досаду:
— Уилфрид, ты банален, как и все. Жалеешь о том, что тебе уже не двадцать лет. Я, во всяком случае, жалею об этом. А ты нет, Кароль?
— Еще больше, чем ты.
— А я не знаю наверняка, — сказал Уилфрид. — Я жалею обо всем. О позавчерашнем дне. О вчерашнем. О мгновении, которое только что прошло. И ничего не могу с собой поделать.