Париж в августе. Убитый Моцарт
Шрифт:
Он не видел ничего хорошего в своем волевом поступке, вырвавшем его из рая для того, чтобы прилепиться к прилавку магазина и торговать сачками и блеснами для успешной ловли на спиннинг. Никудышный, грязный тип. Жалкий. Автомобилисты и консьержки не ошибались, когда постоянно считали его ничтожеством. Он, Плантэн, продал свое небо даже дешевле, чем за тридцать сребреников.
В «Самаре» он натянул свой халат с энтузиазмом Рюи Блаза, надевающего свою ливрею, и застыл в прострации в углу, с отсутствующим, идиотским видом.
Она шла, такая
Ее губы. ЕЕ ГУБЫ. Ну, разумеется, мсье, какой сорт губ вы желаете? У нас есть очень милые губы made in England. «Губы из Лондона, еще влажные от британского дождя…»
— Мсье, пожалуйста?
Он упал с двенадцатого этажа и обнаружил перед собой покупателя, очень удивленного видом этого продавца, погруженного в густой туман раздумий. Плантэн подпрыгнул. Клиент тоже.
— Что?
— Я хотел бы… катушку для спиннинга. Простую катушку.
Плантэн усмехнулся:
— Простую катушку? Ничто не просто, мсье, ни женщины, ни жизнь, ни любовь, ни мужчины, ни катушки для спиннингов.
— Но… я только что видел… там.
— Вы ошибаетесь. Ваша простая катушка на самом деле сложная. Сложнее, чем человеческая душа.
— Что… человеческая душа? — проблеял тот.
Мадам Бюш, хотя ничего и не слышала, была все же очень заинтригована странным поведением Плантэна, который до полудня бродил, как призрак шотландского замка, от витрины к витрине, от ящика к ящику.
Он не пошел обедать, а отправился к Сене посмотреть на ее воду цвета его печали. Он не был с Пат, Пат была без него. Это было так же абсурдно, как потерять одну ногу — внезапно и неизвестно почему. Периодически он оборачивался и вздрагивал, раздавленный массой «Самара». Он вернулся туда только по повелительному приказу часов Нового моста и в тени удочек вновь принялся исполнять свою пассивную роль статиста, лишенного всякого интеллекта.
Ему оставалось убить еще один бесконечный час, когда мсье Дюмулэн, начальник отдела, разъяренный, появился на этаже и направился к нему — замкнувшемуся в себе более герметично, чем банка консервов.
— Мсье Плантэн, — обратился к нему начальник, — мсье Плантэн, не могли бы вы мне объяснить, что с вами случилось?
С безошибочным чутьем подчиненного, выработавшимся за двадцать лет страхов, Плантэн встал навытяжку:
— Ничего, мсье Дюмулэн. Ничего. Все идет очень хорошо.
— «Все хорошо, прекрасная маркиза», да? Так вот же, мсье Плантэн, нет! Все идет плохо. Очень плохо. Очень.
— Я не понимаю, мсье Дюмулэн…
— Вы не понимаете! Сегодня утром вы посоветовали клиенту купить в «Базар де
Немного озадаченный кретинским взглядом своего подчиненного, мсье Дюмулэн тем не менее продолжал:
— После обеда вы назвали Патрисией бедную женщину, которая хотела купить краску для опарышей.
— Патрисией…
— Да, Патрисией. Это, по меньшей мере, фамильярно, вы понимаете? И неожиданно, потому что ее зовут Жюльеттой! Что с вами, мсье Плантэн? Вас мучает раненая рука? Я думал, что вы полностью оправились. Может быть, на вас подействовали сульфамиды? Я говорю с вами как друг.
— С рукой все в порядке.
— Тогда, мсье Плантэн, придите в себя! Первого сентября вы уйдете в отпуск. Вам осталось провести в Париже всего… секундочку… восемь рабочих дней, не считая воскресенья и понедельника. Первое сентября совсем близко, совсем близко!
Эти слова вонзились в сердце Анри, как крюк для угря (из закаленной стали, покрытый черным лаком, цена 5,55 франка). Он поднял голову.
— Именно. Я прошу дать мне отпуск до первого сентября.
На этот раз уже глаза мсье Дюмулэна чуть не вылезли из орбит:
— Отпуск? Раньше времени?
— Вычтите восемь дней из моего отпуска, вот и все.
— Вы шутите, Плантэн! Буврея ведь нет в Париже!
— Вы же смогли найти мне замену после несчастного случая. Замените меня еще раз.
— Это невозможно! Абсолютно невозможно! Плантэн, старина, вы с ума сошли! Я вас больше не узнаю.
Анри горько усмехнулся.
— Не вы один, мсье Дюмулэн. Если вы думаете, что я сам себя узнаю…
Мсье Дюмулэн, необычно торжественный, по-отечески положил ему руку на плечо.
— Плантэн, я вас слушаю. Вы можете мне все рассказать.
Анри скорчил недоверчивую гримасу:
— Меня бы это удивило.
Начальник отдела даже вздрогнул перед такой спокойной дерзостью.
— Как! У всех есть свои маленькие проблемы! Послушайте, я могу все их выслушать! Я же человек.
Он победил. Анри посмотрел на него с недоверием, потом внезапно сказал:
— Я влюбился.
Добрейший господин Дюмулэн рассмеялся.
— Нужно было сразу сказать! Дело только в этом!
Вдохновенное лицо продавца Плантэна заставило его смех замереть на губах.
— Нет, мсье Дюмулэн. Это не «только это». Я запрещаю вам смеяться.
— Плантэн!
— Да, я вам запрещаю! И определенно, если вы не дадите мне отпуск, я все равно его возьму. Я уже потерял сегодняшний день, я ухожу, да, вот так-то, ухожу сейчас же.
— Но подумайте, скандалист! Вы можете потерять свое место, свои двадцать лет работы здесь…
— Я лучше потеряю свое место, чем… чем… в конце концов, вас это не касается. Я пойду работать в какой-нибудь другой магазин вроде «Бон Марше», мне наплевать. В Париже нет второго такого специалиста по рыболовным принадлежностям, как я.