Париж в августе. Убитый Моцарт
Шрифт:
Пат посмотрела на него с презрением, отчего у Плантэна сжались кулаки.
— Вы грязный тип, Питер. Я не дам вам времени объяснять ему что бы то ни было. Одно слово обо мне — и он вышвырнет вас из этой комнаты.
— Я не очень-то боюсь его, вашего джентльменчика.
Пат повернулась к Анри:
— Он проявил неуважение по отношению ко мне, Анри. Скажите, чтобы он ушел.
— Если я ему скажу, он ничего не поймет. Но он хорошо поймет жесты.
Анри, в горле у которого, несмотря ни на что, пересохло — ведь Питер
— Давай, приятель, отчаливай. Убирайся. Если тебя не научили вежливости в Оксфорде — Кембридже, я скажу тебе об этом пару слов.
— Прочь с дороги, придурок! — яростно выкрикнул Питер.
И, поскольку на его взгляд Плантэн стоял слишком близко, он небрежно отодвинул его. Анри оказался в очень смешном положении — он упал на кровать, чем вызвал усмешку противника.
Одним прыжком он вскочил и бросился вперед, готовый провести двойной удар ногой и коленом, который свалил негра в Сен-Жермен-де-Пре.
Он был встречен прямым ударом в нос, а затем, когда уже начал падать, получил еще хук слева в челюсть.
С технической точки зрения это было выполнено прекрасно, и, судя по всему, Плантэн смог оценить красоту движений. Иначе говоря, он рухнул на спину и застыл.
— О! — воскликнула Пат с болью.
Питер усмехнулся, потирая кулак.
— Я оставляю вас с вашим суперменом, Пат. С вашего разрешения, я буду ухаживать за вами теперь только на Пикадилли, прекрасная барменша. Я уезжаю девятнадцатого вечером. До сентября, малышка!
Он вышел, отряхивая свою шляпу в лучших традициях гангстерских фильмов. Пат изо всех сил захлопнула дверь за его спиной, заперла ее на ключ и стремительно опустилась на колени около несчастного Плантэна.
— Анри! Фрэнчи! Маленький француз! Ответьте мне!
У него текла кровь из носа. Пат испугалась, бросилась в ванную комнату, протерла ему лицо и поднесла к носу нюхательную соль. Огромный кровоподтек синел на подбородке побежденного.
— Анри! Анри, маленький! Отвечайте!
Мало-помалу этот умоляющий голос пробился к Анри через туман. Чтобы услышать его еще — такой мягкий, такой искренний, — он инстинктивно не открывал глаза.
— Анри… Мой маленький… Мой дорогой, ответь мне, ответь мне.
На его губу упала слезинка.
Он знал, что эта слезинка стоит всех земных поцелуев, и решился открыть один глаз; она улыбнулась улыбкой, способной воскресить мертвых, и он воскрес. «Где он?» — хотел смело вскричать Анри. При первом же слове онемевшая челюсть заставила его издать не очень-то воинственный крик «уй, уй, уй!»
Она легко прикоснулась губами к его губам, чтобы быстрее оживить его.
Анри сел на ковре, испытывая одновременно счастье от этой нежности и стыд оттого, что был побежден нокаутом, вызвавшим эту ласку.
— Мне жаль, Пат, — проговорил он.
По-прежнему стоя около него на коленях,
— Ваш английский очень хорош. Не нужно… жалеть. Вы были великолепны.
Он скорчил гримасу.
— Да? Вы находите?
— Да! Питер хорошо знает бокс.
— Я это видел. Знаете, я бы победил его как того негра. Мне не хватило времени.
Растроганная, она утешила его:
— Он не может всегда побеждать, Питер не может всегда побеждать. В Англии я устрою ему бокс!
Он испустил крик ревности, который рассмешил Пат:
— С кем?
— С приятелем.
— С каким?
— Я не знаю, Анри. Я сама не знаю, что говорю.
И, чтобы успокоить его, она поцеловала его уже более долгим поцелуем.
Он поднялся, ноги у него подкашивались под потоком падающих звезд. Пат заметила это, по-матерински уложила его на кровать и, несмотря на протесты, сняла с него ботинки. Он поблагодарил ангелов за то, что женился на аккуратной женщине: на его носках не было дырок. Анри расслабился, глаза закрылись и внезапно, за две секунды, он заснул.
Пат долго сидела рядом, внимательно рассматривая это обыкновенное лицо обыкновенного человека. И сама эта обыкновенность в ее глазах добавляла ему роста, красоты. Потому что этот человек любил ее уже неделю и всю неделю думал только о ней, жил только для нее. По крайней мере в этом Пат была уверена, тогда как в своих собственных чувствах она колебалась то в одну, то в другую сторону. Люди бывают любимы не потому, что сами любят. Это зависит от способностей. Не нужно бояться ни единой возможности полюбить. Они, эти возможности, никогда не вернутся к вам — пошли ли вы на открытый риск, вступили ли вы в честную игру с огнем, с дьяволом, сказали ли: «Любить? Я на это способен, так же как способен радоваться и страдать».
Пат вздохнула, провела пальцем по губам Анри, оделась и вышла.
Когда она вернулась, он все еще спал. Более того, он храпел. Она «родилась там, где можно было услышать колокола Бау», на окраине Лондона, росла на улице и прекрасно умела свистеть в два пальца. Он перестал храпеть, но не проснулся.
Тогда она выложила на стол содержимое пакетов, принесенных из единственной еще открытой бакалеи в районе Оперы — апельсины, холодного цыпленка, два йогурта, поставила бутылку божоле.
Она чуть было не наступила на букет цветов, который во время схватки завалился за занавеску. Тронутая вниманием, которое она считала навсегда потерянным для себя, Пат поставила эти пионы в вазу. Был полдень.
В час она подошла к Анри и тихонько стала дуть ему в рот. Долго. Так долго и приятно, что он проснулся и вскочил:
— Я спал! Пат! Я спал!
— Да, Анри.
Он чуть было не стукнул себя по затылку, но вовремя вспомнил, что эту задачу уже выполнил другой человек.
— Не нужно было позволять мне спать! Это ужасно! Который час?