Париж в августе. Убитый Моцарт
Шрифт:
Все закончилось грустным вздохом: «Несчастный я человек», и это было самой сильной жалобой на свою жизнь. Уж слишком она длинная, его жизнь. С ней без всякого сожаления можно расставаться и в гораздо более юном возрасте, но большинство людей с этим не согласны. В двадцать лет уже обо всем имеешь представление: и о земном шаре, и о первой весне, и о первых друзьях, и о первой любви. В двадцать лет со спокойным сердцем можно исчезнуть и избежать пустой перетасовки все тех же весен, возлюбленных и друзей. А вот после двадцати начинается эпоха, отравленная утратами иллюзий, деньгами, физической деградацией и лишениями. Уилфрид
Читать Уилфрид научился по иллюстрированным журналам, хранящимся у них в доме. Эти толстенные подшивки, охватывающие период с 1914 по 1918 год, были собственностью его отца. О той войне у Уилфрида осталось яркое впечатление, впечатление детства. Он называл ее «моя любимая война». И всегда помнил тот запах старой бумаги.
Несколько фотографий из этих журналов навсегда отпечатались в его памяти. На них были изображены длинные цепочки юношей с серьезными лицами. Они были готовы выскочить из траншеи. Этот прыжок выбросит их прямо под вражеский огонь, в объятия мгновенной смерти. Командиры, лейтенанты, смотрят на хронометры и отсчитывают время: пять, четыре, три, два, один, как на старте соревнований. Условленная секунда наступала, лейтенанты поднимали свои сабли, юноши выбегали из ямы и умирали, а потом гнили в другой яме. Но вовсе не этот, очень короткий и предельно ясный цикл вызывал у Уилфрида недоумение, едва эти фотографии попадались ему на глаза. Он всегда пытался представить, о чем думают эти мальчики в касках. Конечно, война, в которой они участвовали, не допускала такого категоричного, чудовищного и арифметически точного мнения: «Вы — в окопах. Если вы вылезете оттуда, вы умрете. И, зная это, вы вылезаете». Уилфрид снова видел перед собой суровые молодые лица обреченных мальчишек. О чем думали эти парни, находясь так далеко от своих девушек и так близко к своим крестам? Ответа не было.
Уилфрид вздохнул, закинув руки за голову. Широко раскрыв глаза, он сидел в темной комнате, которая нисколько не прояснила ситуацию. К тем, запылившимся незнакомцам, Уилфрид испытывал неподдельную нежность. Для него они были более настоящими, чем живые. Они существовали с той поры, когда он сам ходил еще в коротких штанишках.
В приоткрытые ставни пахнуло жарой. Несколько звезд, оторвавшись от неба, падали в другой мир. Только по ночам добренькие люди решались оставлять, наконец, друг друга в покое. А днем этот покой, о котором столько говорили, сжирался заживо.
Уилфрид резко вскочил с кровати и прислушался. С подъездной дороги доносилось урчание автомобильных моторов. Машины гудками перекликались друг с другом, и темп этой игры он узнал тотчас же. Он и сам несколько раз участвовал в таком же негромком концерте, предупреждающем о приезде гостей. Приближался Омер со своей ватагой.
Уилфрид побледнел. Они с Кароль попались в ловушку. Он натянул пижамные брюки.
— Уилфрид, вы слышите? Что это?
— Войдите.
Она повиновалась. Он бросил быстрый взгляд на кружева ее ночной рубашки.
— Такое впечатление, что эти машины едут сюда. Они уже на дорожке возле дома.
Почти шепотом Уилфрид сказал:
— Они едут сюда. Три машины. Это Омер.
— Он не в Италии?
— Он возвращается оттуда. На обратном пути заехал сюда и проведет ночь здесь.
Кароль побелела также, как и он.
— Что же нам делать, Уилфрид?
— Поскольку они были в Италии, может, им ничего не известно.
— Но что они подумают, когда увидят нас здесь вдвоем?
— Пусть думают, что хотят. Это неважно. Когда они уедут, мы тоже уедем, только в другую сторону.
— А если они знают?
— Если знают, мы испробуем на них действие правды. Ведь вы все продолжаете верить в нее, в ее силу, не так ли? Увидите, как они посмеются над этим. Это вас должно убедить.
Послышались голоса. Кто-то открывал отчаянно скрипевшие ворота. Свет фар ударил в ставни, осветив комнату.
— Возвращайтесь к себе и ложитесь. Я их встречу.
Глаза ее затуманились от выступивших слез. Он коснулся ее руки. Внизу захлопали дверцы машин, раздался мужской и женский смех. Ее рука была горячей.
— Бегите, Кароль, бегите быстрее.
Он подтолкнул ее к двери. А Омер орал уже во все стороны:
— Дамы и господа, неприятная новость, исчез ключ!
Вся компания разразилась фонтаном восклицаний. Уилфрид, чуть заметно дрожащей рукой, распахнул ставни в своей комнате и показался в оконном проеме.
Все, оторопев, повернули головы к нему. Омер вздрогнул от неожиданности, потом, как комик на эстраде, скрестил на груди руки, и этот жест тут же успокоил Уилфрида.
— Вот это да! Захватчик! Уилфрид! Какого черта ты здесь делаешь, презренный любитель американских забегаловок?
Уилфрид машинально подхватил эту манеру развязного разговора, который в этой компании считался своего рода визитной карточкой.
— Я сплю. В такой час я, как тот генерал, который хочет спать и умереть в своей кровати. Короче, я сплю.
Омер был на седьмом небе.
— И спишь ты один?
— Да, мсье.
— Кто это? — спросила какая-то брюнетка в белом летнем пальто.
— Это же Уилфрид! — закудахтал лысый господин, жирный и красный. — Эй, Уилфрид!
— Привет, Брюно, — узнал его Уилфрид, перегнувшись для этого через подоконник.
— Это еще не все, — ответил Омер. — Напяливай-ка трусы и спускайся, открывай нам.
— Пусть идет голым, — вопил лысый, — голым!
Уилфрид закрыл окно и медленно вытер рукой вспотевший лоб. Кароль окликнула его из коридора:
— Они ничего не знают?
— Во всяком случае, по их виду этого не скажешь.
Внизу уже вовсю дубасили в дверь. Вздыхая, Уилфрид спустился, повернул ключ в замке и тут же утонул в приветствиях, хохоте, шелесте женских платьев, запахе духов.
— Вот он, Уилфрид, которого мы видели в окне, собственной персоной, — тоном зазывалы сообщал Омер. — Это — Люси. Вон та — Эдвидж. Эта, высокая, — Валери. А та, что качается, — это Черная Молли, черная, как ночь, есть такая аквариумная рыбка, так же называется. Косоглазую зовут Нэнси…
Женщины со смехом отнекивались.
— Брюно ты уже знаешь — это животное. Вот Фрэнк. Затем Лелио, он сбежал из своей родной Италии, где его разыскивали, чтобы убить. Он знаменит осквернением религиозных святынь, контрабандой и прочей ерундой.
Тот, кого назвали Лелио, прыснул от смеха, уткнувшись в грудь Черной Молли, женщины в белом пальто.
— Где винный погреб? — горланил Фрэнк.
— Брюно тебе покажет. И принесите шампанского, море шампанского!
Омер оттащил Уилфрида в сторону: