Париж.ru
Шрифт:
Белинский жил на улице Тимирязева, неподалеку от телецентра. Оттуда в Печеры прямиком шла маршрутка, однако ждать ее пришлось долго, а на перекладных Вене ехать не хотелось. Он стоял, прикидывал, как поведет разговор, с чего начнет его, но нипочем не мог выстроить линию поведения, не мог найти нужных слов.
Лезли в голову мысли о том, что завтра они с Инной должны ехать на дачу к ее двоюродному брату Василию, которому стукнуло сорок четыре года, а там непременно будет фирменный шашлык, который грозился приготовить для Василия сам великий Валера, хозяин модного ресторана «Барбарис». В том, что шашлык будет отменным, можно не сомневаться. Веня сомневался лишь в одном: сможет ли он пропихнуть в рот хоть кусочек, не задумываясь о том, чье это мясо... Да, похоже, он надолго траванулся всей этой историей, пусть всего лишь морально!
Уже подходя к знакомому подъезду, куда лишь вчера приезжал по вызову, Вениамин вдруг подумал, что никого не застанет дома. Все-таки Вятский где-то трудится, а сейчас самое рабочее время. Или он может оказаться в 33-й больнице, откуда все еще не выписали и долго еще не выпишут Ларису.
Белинский несколько раз нажал на звонок и, пока ждал, ощущал, как крепнет в нем малодушное желание смыться отсюда. Оно конечно – намерения им владеют самые благородные: доказать невиновность одного человека, – а ну как он категорически ошибся с самого начала в другом?! И сейчас придется ляпнуть в лицо измученному, больному...
Он не успел додумать: дверь открылась.
– Вы?! – Вятский с изумлением уставился на Вениамина. – Проведать пришли? Глазам не верю.
– А что, подумаешь, – лихо отозвался Веня, с трудом останавливаясь, чтобы не дать стрекача вниз по лестнице. – Я тут... это... к знакомому ходил. Ну и, думаю, забегу, посмотрю, как вы.
– Чудо, что вы меня застали, – пробормотал Вятский, делая неохотный приглашающий жест. – Я вообще-то был у Лары в больнице, меня, правда, в палату не пускают, но я так, в коридорчике. Думаю, вдруг она позовет, захочет кого-то увидеть. Но нет...
– Она в сознании?
– Так, в полузабытьи. Лежит, бормочет что-то...
Вениамин мог бы точно сказать, что именно бормочет маленькая полуживая грешница. То же, что шепнула тогда, лишь открыв глаза. Свое последнее оправдание.
– Давайте-ка я вам пульс посчитаю, – проговорил он неловко. – Пульс... ну и ну. Давление у вас пониженное?
– Да, гипотония по жизни.
– Это вас и спасает. Будь вы гипертоником да с такой аритмией... – Он махнул рукой.
– Что, давно загнулся бы? – с подначкой спросил Вятский. – Мне это уже говорили. И знали бы вы, как я иногда жалею, что у меня пониженное давление!
Он пытался усмехнуться, и Белинский отвел глаза, вдруг остро ощутив, что никогда не сможет начать тот разговор, ради которого, собственно, и пришел сюда.
– Что вы пьете? – он оглянулся с преувеличенной суетливостью. – О, «Кинилинтин». Хорошая штука. Вообще все препараты на основе хинина – ваши. Я вам даже советую не лимонад или там cпрайт пить, а «Швепс», ну, тоник такой. Там много хинина, он горький, но к этой горечи легко привыкнуть.
– Легко привыкнуть, – повторил Вятский, напряженно вглядываясь в Венино лицо, которое тому и самому-то чудилось резиновым от растянувшей его натужно-вежливой полуулыбки, а что виделось в нем Вятскому – это оставалось неведомо.
Недолго, впрочем, оставалось, потому что Олег Евгеньевич вдруг странно передернулся всем телом и, страдальчески щурясь, спросил:
– Вы ведь не просто так пришли, да? Не из-за моего пульса и моей аритмии? Вы узнали про... про Ларису?
Веня от растерянности поперхнулся, но Вятскому не требовался ответ.
– Я за это время научился людей насквозь видеть, – пояснил он, криво усмехнувшись. – С первого взгляда определяю – знает, не знает. Вы, когда по вызову к нам приехали, – не знали. А сейчас только вошли – я сразу просек: узнали! Ведь правда? Правда?
Вениамин кивнул, чувствуя себя бесконечно виноватым за этот дурацкий приход. В глазах Вятского он сейчас не более чем праздный любопытный, один из тех, кто провожает его дочь гнусным шепотком, один из тех, кто и довел ее, по сути, до попытки покончить с собой!
– Ну и зачем пришли? – с яростью спросил Вятский. – Если честно? Полюбопытствовать, как выглядит людоедка? – И тотчас подавился этим словом, сник. – Она клянется, что не делала этого. И я ей верю. Конечно, если бы тогда судмедэкспертизу провели, исследовали содержимое желудка, ей, наверное, легче было бы, но они там, в милиции, додумались насчет этого только через сутки или даже двое. Лохи!
Веня вздрогнул. Сейчас чувства его были так напряжены, что он видел и слышал то, на что прежде и не обратил бы внимания. Лишь поэтому и уловил не только горечь, не только обиду, с которым и было сказано это «Лохи!», но и тончайший оттенок пренебрежения – и даже превосходства.
Превосходства!
– Вы, кажется, не очень высокого мнения о милиции? – спросил он осторожно.
– А вы? – недобро усмехнулся Вятский. – Вы о ней высокого мнения?
И опять это превосходство – на сей раз откровенное, на сей раз относящееся не только к милиции, но и к Вене. К Вениамину Григорьевичу Белинскому, доктору медицины. К тому человеку, который, между прочим, господин Вятский, дочку вашу от смерти спас!
И тут доктору медицины В. Г. Белинскому попала мощнейшая вожжа под хвост.
– Вы правы, – бросил он небрежно. – Я весьма низкого мнения о нашей доблестной милиции. Например, потому, что я сейчас имею возможность свободно прийти к вам. Вообще говоря, разрешение на встречу с вами мне следовало бы выпрашивать у начальства КПЗ, или СИЗО, или как там называются те местечки, где преступников держат в ходе следствия, до суда?
Валерия Лебедева. 30 июля – 1 августа 2002 года. Париж – Мулен-он-Тоннеруа
– Ты понимаешь, – задыхалась от рыданий Николь, когда они с Лерой, только что прилетевшей из Москвы, сидели в кафе тут же, в аэропорту Шарль де Голль (молодая француженка пока не находила в себе сил сесть за руль припаркованного на стоянке крошечного серебристого автомобильчика), – оказывается, все это время он был убежден, что я гоняюсь за его состоянием! Ты можешь это вообразить?! Конечно, Мирослав очень богат, отец его составил свой капитал торговлей, он был одним из первых русских, которые смекнули, какие возможности таит в себе пе-ре-строй-ка для оборотистых людей. Он составил настоящий капитал... Забота о деньгах и свела его в могилу, он ведь умер от инфаркта! Потом Мирослав еще и приумножил это cостояние. Конечно, если вести счет на деньги, мы – наша семья – по сравнению с ним просто едва перебиваемся. Ну и что?! Разве это главное в жизни? Говорят, француженки – самые практичные женщины в мире, но клянусь: я никогда не смотрела на наш брак как на средство устроить свою судьбу и тем более – улучшить свое материальное положение. Я любила его таким, какой он есть, я думала, он любит меня такой, какая я есть. А оказывается...