Парижские могикане. Том 1
Шрифт:
Коломбан осознал, как глубоко, непреодолимо и безгранично его чувство к Кармелите.
Чтобы вырвать эту любовь из сердца, пришлось бы вырвать сердце из груди.
Но он был уверен в своих силах и не боялся, что когда-нибудь предаст друга. Вот почему он мог лелеять свою любовь, надежно спрятав ее в душе, словно сокровище.
Кармелита тоже понимала, как сильно она привязана к Коломбану.
Но когда в ночной тиши, размечтавшись, она оказывалась лицом к лицу со своей любовью и подумывала о замужестве, которое ее чистому сердцу представлялось следствием всякого увлечения, она себя спрашивала, согласится ли когда-нибудь отец Коломбана — представитель старинного дворянского рода, не лишенный, по-видимому, предрассудков, свойственных людям его круга, — чтобы его сын женился на сироте без состояния и без имени.
Правда, ее отец дослужился до звания капитана и пал на поле боя; но в те времена, о которых мы повествуем, Реставрация провела четкую границу между теми, кто служил Наполеону, и солдатами, преданными Людовику XVIII. Не было бы ничего удивительного даже для Кармелиты, если бы граф де Пангоэль не дал согласия на брак своего сына с дочерью капитана Жерве.
Услышав об отъезде Коломбана, Кармелита решила, что его отец узнал о дружбе трех молодых людей и теперь хочет положить ей конец.
Гордая девушка вспыхнула и ни о чем больше не спросила.
Последние часы, проведенные вместе, были томительны: не раз слова замирали на губах то у того, то у другого из троих друзей, а из глаз падали слезы.
Но и в эти решающие часы ни словом, ни взглядом мужественный бретонец не выдал мучительной страсти, таящейся в его груди.
Подобно юному спартанцу, он с улыбкой наблюдал за тем, как рвут его тело.
Правда, улыбка его была невесела.
Настало время отъезда. Коломбан дружески поцеловал Кармелиту в побледневшие и мокрые от слез щеки и вышел вслед за Камиллом.
Камилл проводил Коломбана до дилижанса.
Там Коломбан отвел друга в сторону и еще раз заставил поклясться, что тот будет относиться к девушке как к будущей супруге, с должной почтительностью.
Потом Камилл вернулся на квартиру на улице Сен-Жак и застал Кармелиту в слезах.
Сердце Кармелиты разрывалось при мысли о том, что она окончательно расстается с прошлой жизнью. Дружеские чувства, которые она питала к Коломбану, родились из преданности и благодарности у изголовья умиравшей матери Кармелиты и служили для девушки как бы переходом от прошлого к будущему; с отъездом Коломбана детство для несчастной сироты кончилось. Ведь Коломбан не сказал, когда вернется. Отныне девушка была одна в целом свете и могла просить дружбу и защиту только у Камилла. Но она испуганно сравнивала легковесного и непутевого креола с серьезным и нежным Коломбаном, и ее охватывала томительная грусть, граничившая с отчаянием. Теперь она чувствовала себя одинокой, затерянной в этой бескрайней пустыне, что зовется миром, без любви, без сил, без поддержки.
Вот почему бедняжка заливалась горькими слезами, когда вошел Камилл.
На шум шагов Кармелита подняла голову в надежде, что вернулся Коломбан.
Видя, что креол один, она снова уронила голову на грудь.
Некоторое время Камилл молча стоял на пороге. Он растерялся, видя, что занимал в сердце девушки гораздо меньше места, чем ему казалось.
Он понял, что говорить надо не о себе, а о бретонце.
— Я пришел передать вам от имени Коломбана уверения в искренней дружбе, — сказал он.
— Что же это за дружба, если ее можно по желанию как завязать, так и разорвать? — мрачно заметила Кармелита. — Если бы мне пришлось уехать, разве я не предупредила бы об отъезде своих друзей сразу же, как только приняла такое решение? А приняв такое решение, разве уехала бы я столь стремительно, заставив друзей страдать?
Бедняжка Кармелита! Она забыла или сделала вид, что не помнит, как Коломбан рассказывал ей о письме отца.
Камилл понял, что творится в ее душе и какую выгоду он может извлечь из предполагаемого недовольства графа де Пангоэля. Однако письмо Коломбана могло бы разоблачить Камилла, а креол знал, что прямодушная девушка могла простить все, кроме лжи.
Поэтому он решил не очень отклоняться от истины.
— Поверьте, дорогая Кармелита, что только очень серьезная причина могла заставить Коломбана уехать, — сказал он.
— Что же это за серьезная причина? — спросила Кармелита. — Раз он не пожелал мне открыться, стало быть, в этом есть что-то для меня обидное?
Камилл промолчал.
— Почему он уехал? Говорите! — теряя терпение, продолжала настаивать Кармелита.
— Я не смею, Кармелита.
— Вы должны мне сказать, Камилл, если хотите, чтобы я относилась к Коломбану с прежней искренней и крепкой дружбой. Вам непозволительно пробуждать во мне подозрительность: вы должны оправдать своего друга, раз я его обвиняю.
— Я знаю, все знаю, Кармелита. Но не спрашивайте, почему уехал Коломбан… Ради себя, ради меня, ради всех нас не спрашивайте!..
— Наоборот, я настоятельно требую сказать мне правду, — возразила девушка. — Возможно, он хотел уберечь меня от огорчения, но вы не бойтесь причинить мне боль: что может быть страшнее предательства друга! Итак, во имя нашей дружбы, скажите мне все!
— Вы этого хотите, Кармелита? — спросил Камилл, делая вид, что уступает ее настойчивости.
— Я требую сказать правду!
— Извольте: он уехал…
Камилл умолк, словно язык его не слушался.
— Продолжайте! Продолжайте же!
— Итак, Коломбан уехал потому…
— Почему?
— Потому… — снова в нерешительности замер молодой человек.
— Говорите!
— До чего это трудно, Кармелита!
— Может, то, что вы хотите сказать, неправда?
— Чистейшая правда!
— Тогда смело говорите!
— Коломбан уехал… уехал… потому что я вас люблю! Он правильно делал, притворяясь нерешительным, наш ловкий креол, прежде чем выговорить это «я».
Слишком большой смысл заключался в этом коротком местоимении. Что бы Камиллу сказать: «Коломбан уехал, потому что он любит вас»?! Тогда он не уступил бы в благородстве Коломбану.
И такое доказательство дружбы в отсутствие бретонца вознесло бы его друга на необычайную высоту, разом искупило бы забывчивость себялюбивого креола, которую тот себе позволял со школьных времен по отношению к верному Коломбану.
Если бы Камилл сказал: «Потому что мы с Коломбаном вас любим», он тем самым предоставил бы свободу выбора Кармелите.