Парижские письма виконта де Лоне
Шрифт:
Одна женщина острого ума или, по крайней мере, слывущая таковой, предложила свой собственный, новый и весьма изящный способ классифицировать людей и отыскивать причину общественных потрясений. Человечество, говорила она, разделяется на две большие нации, которые воюют друг с другом не на жизнь, а на смерть, которые ненавидят и презирают друг друга и будут ненавидеть и презирать друг друга до скончания века. Вы можете сколько угодно издавать законы, провозглашать свободы, даровать хартии, отменять налоги, — эти две нации будут враждовать по-прежнему. Что же это за два народа, поклявшиеся друг другу в вечной ненависти? Добрые и злые? — Нет. — Большие и малые? богатые и бедные? — Нет. — Сильные и слабые? обманутые и обманщики? — Нет. — Но кто же, в конце концов, эти два непримиримых племени?.. — Те, кто моет руки, и те, кто рук не моет! Все дело именно в этом.
Последние полвека вся политика нашей страны есть не что иное, как то и дело возобновляющаяся битва между этими двумя враждующими нациями. Повторим еще раз, этой войне не будет конца: те, кто не моет рук, вечно будут питать ненависть к тем, кто руки моет, а эти последние вечно будут презирать тех, кто рук не моет. Никогда вам не удастся объединить эти два разряда, никогда они не смогут жить в мире, потому что, как мы уже имели честь докладывать, есть на свете вещь необоримая — отвращение, и есть на свете вещь невыносимая — унижение; меж тем в этом случае одна из противоборствующих сторон обречена вечно испытывать отвращение, а другая — вечно страдать от унижения. Никогда вы не заставите денди
Наконец, вот четвертый и последний способ классификации, о котором нам напомнил новый балет [295] и ради которого мы, собственно, и завели разговор обо всех предыдущих способах.
Испокон веков людей разделяют на разряды, руководствуясь их сходством с тем или иным животным. Говорят, что каждого из нас можно уподобить какому-нибудь зверю,более или менее хищному, более или менее смышленому; у каждого в лице есть что-то от одного из представителей животного царства. Вы, например, вылитый орел; вон тот господин недалеко ушел от шакала, вон та дама смахивает на куницу, а вон та барышня — на белку. Такой способ классификации всем известен, и многие люди берут его на вооружение; меж тем один из наших друзей поставил вопрос куда более решительно; по его мнению, род человеческий четко разделяется на две несхожие расы, а именно на СОБАК и КОШЕК. Из этого не следует, что все мы живем друг с другом, как кошка с собакой; напротив, друг наш признает, что между двумя этими расами существует взаимное тяготение; они различны, но не враждебны друг другу. Вот что он имеет в виду: особа, принадлежащая к собачьей расе,имеет все добродетели собаки: доброту и отвагу, самоотверженность, преданность и прямоту; но та же особа страдает и всеми собачьими недостатками: легковерием и нерасчетливостью, а главное, добродушием — да-да, именно добродушием; ведь это свойство, конечно, украшает наше сердце, но, увы, портит наш характер. Другими словами, человек-собака наделен нешуточными достоинствами, но, как правило, редко может похвастать расторопностью и обаянием. Человек-собака не умеет пленять и соблазнять; он создан для серьезных дел; его ждут должности, требующие храбрости, прямоты, честности; из людей-собак выходят хорошие солдаты; из них же получаются самые лучшие мужья и самые лучшие слуги, преданные друзья, хорошие товарищи, восхитительные простаки, герои, поэты и филантропы, нотариусы, которые никогда не обманывают, и бакалейщики, которые никогда не обсчитывают; комиссионеры, водоносы, кассиры, банковские и почтовые служащие; говоря короче, человеку-собаке более всего подходят такие занятия, которые позволяют оставаться честным.
295
«Кошка, превращенная в женщину» — балет-пантомима на музыку А. Монфора, который в октябре 1837 г. был поставлен в парижской Опере. Если верить фельетону Дельфины от 7 октября 1837 г., Фанни Эльслер, исполнявшая главную роль в этом балете, во время репетиций нарочно завела себе белую кошечку, хотя вообще кошек терпеть не могла.
Человек-собака нравится всем, кто сводит с ним знакомство, но редко бывает любим; человек-собака создан для дружбы; он способен живо чувствовать любовь, но не рожден для того, чтобы ее пробуждать. Женится человек-собака не на той женщине, которой он вскружил голову, а на той, которая вскружила голову ему. Человек-собака дает деньги взаймы начинающим водевилистам, а они отказывают ему во входных билетах; семья человека-собаки чаще всего состоит из неверной жены, которую он обожает, и неблагодарных детей, которые его разоряют. Сократ и Регул, добродетельный Калас и Вашингтон — все они принадлежали к числу людей-собак.
Человек — кошка,напротив, если от чего и страдает, то исключительно от провала очередной интриги. Он не обладает ни одним из достоинств человека-собаки, но зато извлекает из всех этих достоинств немалую пользу: он эгоист и скряга, он тщеславен, ревнив и коварен, зато он предусмотрителен, ловок, кокетлив, очарователен, он умеет убеждать, он блещет умом, знанием жизни и чарами соблазнителя. Он наделен врожденной опытностью,он угадывает то, чего не знает; прозревает то, что от него скрывают; послушный чудесному инстинкту, он отстраняет от себя все, что способно ему повредить; человек-кошка презирает бесполезные добродетели и уважает те, которые могут ему пригодиться. Из людей-кошек получаются великие дипломаты, интенданты, а также… Впрочем, мы не хотим никого обидеть. Из людей-кошек выходят неотразимые соблазнители и вообще все те мужчины, которых женщины называют коварными! К числу людей-кошек принадлежали Одиссей и Ганнибал, Перикл и маршал де Ришелье; сегодня именно из этой расы вышли многие наши законодатели мод и некоторые государственные мужи, например господин де… Впрочем, мы не хотим никому польстить.
Но это еще не все: следует учитывать также плоды воспитания. Человек-собака, выросший среди людей-кошек, может, ценою неустанного труда, приобрести иные из полезных пороков своих хозяев и утратить иные из своих пагубных добродетелей; он сделается более подозрительным и менее великодушным; он научится притворяться и действовать расчетливо; он сохранит природную доброту, но научится ловко увиливать от тех, кто желает этою добротою злоупотребить; он придаст лоск своему сердцу и уму, иначе говоря, будет предан, зная меру, и совестлив, не идя на жертвы; в общем, он усвоит некоторые дурные чувства и тем усовершенствует свой характер. Из людей-собак, воспитанных среди кошек, людей-собак, воспитанных, например… в Нормандии [296] , получаются восхитительные префекты и банкиры, фабриканты и промышленники; все они порядочные люди, знающие свет; они никогда не позволят себя обманывать, но и сами никого обманывать не станут, одним словом, при необходимости пойдут на хитрость, но не погрешат против совести; они пленительны, поскольку манеры их элегантны, а речи кокетливы; они умеют понравиться собеседнику, поскольку знают, что ему понравиться не может; они разом искренни и льстивы, простодушны и недоверчивы, очаровательны и угрюмы; они, что называется, оригинальны; они любезны и зачастую любимы.
296
Жители Нормандии слыли хитрецами и лицемерами, мастерами увиливать от прямого ответа; жители Бретани, которых Дельфина упоминает чуть ниже, имели репутацию упорных и страстных защитников старины, католической веры и королевской власти.
Но самая драгоценная и утонченная из всех пород, самый блистательный плод воспитания — это человек-кошка, выросший среди благородных псов; человек-кошка, выросший, например… в Бретани! Это существо неотразимое, стоящее на высшей ступени развития, это образец для подражания и средоточие всех совершенств; он сохраняет все свои врожденные свойства: ловкость, глубокий ум и безотказное чутье, изящество и гибкость, вкрадчивость и тонкость, но в то же самое время усваивает себе все добродетели своих хозяев: ведь при наличии твердой воли добродетели можно усвоить. Черты характера дарует нам природа, но
Рассуждение наше несколько затянулось, а сказать-то мы, собственно, хотели одну-единственную вещь: мадемуазель Эльслер не создана для роли в спектакле «Кошка, превращенная в женщину».
А вот уже и охотники возвращаются из Версаля. Членам «Союза» [297] нынче утром повезло; им выпало преследовать восхитительную белую лань. Она великодушно устремилась в чащу и повела себя как настоящая царица леса, а не так, как тот подлый обманщик лис, что однажды испортил охотникам весь праздник. Утверждали, что несколько охотников свалились с коней; это неправда; на самом деле один и тот же охотник пять раз свалился с одной и той же лошади; в остальном же охота прошла без происшествий, если не считать смерти лани, которую не смогли уберечь от ярости собак ни ее собственное проворство, ни филантропические побуждения охотников. Во вторник предстоит большая охота на оленя, и многие наши элегантные дамы располагают непременно побывать в Круа-де-Берни [298] .
297
«Союз» — клуб, основанный в 1828 г. известным англоманом герцогом де Гишем; в число его членов входили по преимуществу дипломаты и аристократы-легитимисты, недовольные новой властью.
298
Круа-де-Берни — равнина к югу от Парижа, между Версалем и Шуази-ле-Руа, где устраивались скачки и охота; этот топоним стал названием «романа-стипль-чеза», который летом 1845 г. публиковали в «Прессе» Т. Готье, Ж. Мери, Ж. Сандо и Дельфина де Жирарден (см. подробнее примеч. 519 /В файле — примечание № 629 — прим. верст./).
Давеча мы поступили очень неосторожно и только теперь это осознали. Разделение человечества на людей-псов и людей-кошек было просто шуткой, и шутка эта имела немалый успех; одно удовольствие было видеть, как люди-кошки смиренно признавали себя людьми-собаками, а толстый и добродушный человек-пес шепотом делился тонким наблюдением: «Боюсь, что я-то самый настоящий кот». В общем, эта шутка удалась. Другое разделение, на ведомыхи ведущих,куда более серьезно и вдобавок придумано не нами; его тоже приняли хорошо, потому что оно никого не обижало, не говоря уже о том, что каждый волен был причислить себя к ведущим.Слабый ум идет на любые хитрости, стремясь выдать себя за то, чем он не является; всякая слабость непременно притворяется некоей силой: например, упрямство, которое есть не что иное, как самая настоящая слабость, именуется теми, кто щедро наделен этим качеством, твердостью убеждений; нерешительность выступает под именем осторожности; глупость — под именем верности собственным убеждениям, а лень — в маске приверженности традициям; люди слабого ума могут заблуждаться на свой счет, и потому они ничуть не обиделись, когда мы объявили во всеуслышание, что в мире существуют слабые люди, которые пляшут под дудку других, более сильных людей; слабые просто не узнали себя. Но вот с теми, кто не моет рук, все обстоит куда серьезнее; их-то не обманешь! Можно быть злым, но считать себя добрым, можно быть идиотом, но считать себя остроумным, можно быть уродом, но считать себя красавцем, но невозможно не мыть рук и при этом считать, что ты их моешь; улики налицо; ошибки быть не может; даже льстец тут бессилен; пусть тысячи царедворцев каждое утро нахваливают государю его удивительное умение мыть руки, он не сможет им поверить, если на самом деле их не моет. Так что, объявив о существовании таких людей, мы допустили непростительную неосторожность; вы высказали страшную правду, она попала в цель, и теперь мы имеем заклятых врагов в лице всех тех господ, которые не моют рук! О горе нам! […]
[…] Говорят, что всю последнюю неделю обиженные ученые натравливают на нас диких зверей [299] ; право, это называется злоупотреблять служебным положением. Нас оклеветали в глазах хищников: медведям сказали, что мы ценим только хорошие манеры, и они намерены встретить нас неласково; тигра уверили, что мы набрасываемся на всех окружающих, и он возненавидел нас — из ревности; слона тоже настроили против нас; наконец, клеветники добрались даже до льва: они сказали ему, что мы назвали его карикатурой на пуделя; лев в ярости, а между тем хранителю дан приказ в виде исключения провести нас в его ложу [300] … то есть, простите, в его клетку! Итак, если в следующую субботу газета выйдет без нашего очередного фельетона, мы заранее просим читателя нас извинить. Мы не сможем ничего написать по очень уважительной причине: к этому времени нас уже съедят.
299
В конце предыдущего фельетона (от 28 октября 1837 г.) Дельфина описала самку шимпанзе по кличке Жаклина, которая содержится в Ботаническом саду, но которую мало кому показывают, и вот почему: «Злые языки утверждают, что наши ученые стали жертвой мистификации и что Жаклина — просто-напросто провинциальная старая дева, которой наскучила уединенная жизнь и которая, поверив красивым сказкам о том, как хорошо живется в Париже обезьянам, решила обеспечить себе бесплатный кров в Ботаническом саду. Эта версия приобретает все больше сторонников» (1, 266).
300
Дельфина обыгрывает переносное значение слова «лев» — которое подробно разбирает в фельетоне от 31 августа 1839 г. (см. наст. изд., с. 268–272 /В файле — год 1839 фельетон от 31 августа — прим. верст./).