Парижские тайны. Том I
Шрифт:
– Сундук, сундук!.. Сперва распотрошим сундук! – вопила Тыква, горя от дикого нетерпения.
Слитки меди полетели наземь.
Николя вооружился топориком, висевшим у него на поясе, он просунул крепкое железное острие под крышку сундука, поставленного посреди кухни, чтобы легче было к нему подступиться.
Красноватое подрагивающее пламя очага освещало эту сцену дележа; со двора все сильнее доносилось завывание ветра.
Так и не сняв своей куртки из козьей шерсти, Николя присел на корточки возле сундука и тщетно пытался приподнять крышку, изрыгая при этом поток ужасных ругательств,
Глаза Тыквы горели от алчности, щеки пылали в предвкушении зрелища награбленных вещей; она опустилась на колени возле окаянного сундука и всей тяжестью навалилась на топорище, чтобы увеличить силу рычага, которым орудовал ее брат.
Вдову отделял от них широкий стол; будучи высокого роста, она перегнулась через него и также склонилась над украденным сундуком; взгляд ее горел от лихорадочного вожделения.
И наконец – какое жестокое и вместе с тем, к несчастью, обычное человеческое свойство! – двое детей, чьи врожденные добрые инстинкты часто одерживали верх над проклятым влиянием отвратительного и порочного семейного окружения, двое детей, забыв о своей совестливости и о своих страхах, также уступили роковому любопытству и соблазну…
Прижавшись друг к другу, с горящими глазами, едва дыша, Франсуа и Амандина с таким же нетерпением жаждали узнать, что же таится в этом сундуке, их также раздражала медлительность, с какой возился с крышкой Николя.
Наконец злополучная крышка треснула и раскололась на части.
– Ах!.. – вырвался радостный вопль из уст взволнованной и обрадованной семьи.
И все, начиная с матери и кончая маленькой Амандиной, отталкивая друг друга, со свирепой жадностью накинулись на взломанный сундук. Без сомнения, он был послан из столицы какому-нибудь торговцу новинками в прибрежный городок, ибо в нем было множество штук различных материй для женщин.
– Нет, Николя не надули! – завопила Тыква, разворачивая штуку шерстяного муслина.
– Нет, – подхватил разбойник, в свою очередь распаковывая тюк с косынками и шейными платками, – я оправдал свои расходы…
– Да тут материи из Леванта… их станут раскупать, как хлеб… – пробормотала вдова, в свой черед копаясь в сундуке.
– Скупщица краденого из дома Краснорукого, что живет на улице Тампль, возьмет все материи, – прибавил Николя, – а папаша Мику, содержатель меблированных комнат в квартале Сент-Оноре, займется краснухой [3] .
3
Медью.
– Амандина, – чуть слышно сказал Франсуа своей младшей сестренке, – какой славный шейный платочек выйдет из тех красивых шелковых платков… которые Николя держит в руке!
– И хорошенькая косыночка тоже получится, – с простодушным восторгом откликнулась девочка.
– Надо признаться, тебе повезло, Николя, что ты забрался на этот галиот, – проговорила Тыква. – Гляди-ка, красота какая!.. Теперь вот пошли шали… они сложены по три штуки вместе… и все чистый шелк… Посмотри же, матушка!
– Тетка Бюрет заплатит не меньше пятисот франков за все сразу, – сказала вдова, внимательно оглядев ткани.
– Ну, стало быть, настоящая цена этому товару не меньше тысячи пятисот франков, – заметил Николя. – Но, как говорится, кто краденое скупает, сам… вором бывает. Ну, тем хуже, я торговаться не привык… как всегда, так и на этот раз сваляю дурака и уступлю товар за ту цену, что назначит тетка Бюрет, да и папаша Мику тоже; ну он хотя бы друг.
– Это роли не играет, он такой же жулик, как и все, этот старый торговец скобяным товаром; но мерзавцы-перекупщики знают, что нам без них никуда, – вмешалась Тыква, драпируясь в шаль, – и они этим-то и пользуются.
– Ну, там больше ничего нет, – сказал Николя, пошарив по дну сундука.
– Теперь надо все обратно уложить, – заметила вдова.
– Эту шаль я оставлю себе, – заявила Тыква.
– Оставишь себе… оставишь себе!.. – неожиданно закричал Николя. – Ты оставишь ее себе, если я ее тебе отдам… Вечно ты все себе требуешь… госпожа Бесстыжая…
– Смотри-ка!.. А ты, стало быть, ничего не берешь… воздерживаешься!
– Я-то?.. Ну, коли я что стырю, то при этом своей шкурой рискую; ведь не тебя, а меня замели бы, если бы сцапали на том галиоте…
– Ладно! Держи свою шаль, плевать я на нее хотела! – разъярилась Тыква, швыряя шаль в сундук.
– Дело не в шали… я не о том говорю; да и не скупердяй я вовсе, чтобы какую-то там шаль жалеть: одной больше, одной меньше, тетка Бюрет даст за товар ту же цену, она ведь все гамузом покупает, – продолжал Николя. – Но заместо того, чтобы сказать «я оставлю себе эту шаль», ты могла попросить меня, чтоб я тебе ее отдал… Да уж ладно, бери ее себе… Бери, говорю… а не то я швырну ее в огонь, чтоб чугунок быстрей закипел.
Слова брата умерили гнев Тыквы, и она взяла шаль уже без злости.
Николя, как видно, охватил приступ великодушия, ибо, оторвав зубами кусок шелковой ткани, он порвал его пополам и бросил по лоскуту Амандине и Франсуа, которые с жадной завистью смотрели на фуляр.
– А вот это для вас, мальцы! Этот лоскут придаст вам вкус к воровству. Ведь, как говорится, аппетит приходит во время еды. А теперь ступайте-ка спать… мне надо с матерью потолковать; ужин вам потом наверх принесут.
Дети радостно захлопали в ладоши и с торжествующим видом помахали в воздухе ворованным фуляром, который им дали.
– Ну что, дурачки? – спросила Тыква. – Станете вы теперь слушаться Марсиаля? Разве он вам хоть когда дарил такие красивые вещицы, как эти?
Франсуа и Амандина переглянулись и молча понурили головы.
– Да отвечайте же, – резко повторила Тыква. – Марсиаль когда-нибудь делает вам подарки?
– Конечно… нет!.. Он нам никогда ничего не дарил, – сказал Франсуа, с удовольствием разглядывая свой шейный платок из красного шелка.
Но Амандина чуть слышно прибавила:
– Наш братец Марсиаль не делает нам подарков… потому что ему не на что их купить…