Парижские тайны
Шрифт:
Большие дома и многочисленные службы фермы госпожи Дюбрей свидетельствовали о богатстве этого великолепного имения, которое Сезарина де Нуармон принесла в приданое герцогу де Люсене.
Звучным щелканьем кнута Пьер предупредил г-жу Дюбрей о прибытии г-жи Жорж и Лилии-Марии. Гостьи вышли из кареты и были радостно встречены хозяйкой фермы и ее дочерью.
Госпоже Дюбрей было под пятьдесят; у нее была нежное и добродушное лицо; а черты ее Дочери, хорошенькой брюнетки с голубыми глазами и свежим румянцем на щеках, дышали невинностью и добротой.
Когда Клара бросилась Певунье на шею, та с изумлением заметила, что ее подруга была одета так же просто, как она, по-крестьянски, а не в платье богатой барышни.
— Как, и вы тоже, Клара, переоделись в сельчанку? — с удивлением проговорила г-жа Жорж, целуя юную девушку.
— Разве она не должна во всем подражать своей сестренке Марии? — возразила г-жа Дюбрей. — Она мне покоя не давала, пока не получила такой же суконный казакин и такую же бумазейную юбку, как у Марии... Но все это лишь капризы девчонок, бедная моя госпожа Жорж!.. — со вздохом добавила г-жа Дюбрей. — Пойдемте, я расскажу вам о моих неприятностях.
Войдя в салон вместе со своей матерью и г-жой Жорж, Клара тут же усадила Лилию-Марию на самое лучшее место у камина, окружила ее тысячью забот, взяла ее руки в свои, чтобы удостовериться, что они не озябли, еще раз поцеловала ее, называя своей жестокой маленькой сестрицей и тихонько выговаривая за то, что она так редко приезжает в гости.
Если мы вспомним о беседе несчастной Певуньи со священником, то поймем, почему она принимала эти нежные и невинные ласки со смешанным чувством унижения, боязни и радости.
— Но что у вас случилось, дорогая госпожа Дюбрей? — спросила г-жа Жорж. — И чем я могу вам помочь?
— Господи, случилось сразу столько! Я вам сейчас объясню. Полагаю, вы знаете, что эта ферма в действительности принадлежит госпоже герцогине де Люсене. Мы имеем дело непосредственно с нею, минуя герцогского управляющего.
— В самом деле? Я этого не знала.
— Сейчас вы поймете, почему я вам об этом рассказываю... Значит, так, мы платим аренду за ферму самой госпоже герцогине или госпоже Симон, ее первой камеристке. Госпожа герцогиня хотя и немножко легкомысленна, но так добра, так добра, что иметь с ней дело одно удовольствие. Мы с моим мужем готовы за нее в огонь и в воду. Господи, да ведь это понятно: мы ее знали еще маленькой девочкой, когда она приезжала сюда со своим отцом, покойным принцем де Нуармон... Так вот, последний раз она попросила выплатить ей аренду за полгода вперед... Сорок тысяч франков — это, как говорят, на дороге не валяется. Но у нас была эта сумма про запас, приданое нашей Клары, и на другой же день госпожа герцогиня получила свои деньги в звонких луидорах. Этим знатным дамам так необходима роскошь! Правда, госпожа герцогиня начала требовать арендную плату до срока лишь год назад. Раньше, похоже, — ей и так всегда хватало денег... Но теперь все переменилось!
— Дорогая госпожа Дюбрей, я пока не возьму в толк, чем я могу быть полезной?
— Подождите, послушайте! Я вам рассказываю все это, чтобы вы поняли: госпожа герцогиня нам полностью доверяет. Не говоря уже о том, что в двенадцать — тринадцать лет она вместе со своим отцом крестила нашу Клару, которую всегда так любила. Так вот, вчера я вдруг получила от госпожи герцогини вот это письмо:
«Дорогая госпожа Дюбрей, необходимо срочно привести в полный порядок маленький садовый павильон, чтобы он был готов к послезавтрашнему вечеру. Прикажите перенести туда всю необходимую мебель, ковры, занавески и прочее. Сделайте так, чтобы всего было вдоволь, а главное, чтобы он был вполне комфортабельным...»
Комфортабельным! Вы слышите, госпожа Жорж? И это слово еще подчеркнуто!
Госпожа Дюбрей посмотрела на подругу с задумчивым и смущенным видом, затем продолжала читать:
— «Прикажите топить в павильоне днем и ночью, чтобы не было сыро, ведь там уже давно никто не жил. Примите человека, который в нем поселится, как приняли бы меня. Письмо, которое он вам вручит, объяснит вам, что от вас требуется. Рассчитываю на ваше неизменное усердие. Надеюсь, что моя просьба и на этот раз вас не стеснит: я знаю вашу доброту и преданность. Прощайте, дорогая госпожа Дюбрей. Поцелуйте за меня мою прелестную крестницу и примите уверения в моих самых добрых чувствах.
Нуармон де Люсене.
P. S. Человек, о котором идет речь, прибудет послезавтра к вечеру. Главное, не забудьте, прошу вас, сделать павильон как можно комфортабельнее».
— Вот видите, это несносное словечко опять подчеркнуто! — сказала г-жа Дюбрей, пряча в карман письмо герцогини де Люсене.
— И это все? — удивилась г-жа Жорж. — Нет ничего проще...
— Нет ничего проще? Разве вы не слышали? Госпожа герцогиня желает, чтобы павильон был как можно комфортабельней, поэтому я и просила вас приехать. Мы вдвоем с Кларой со вчерашнего вечера ломаем себе головы и не можем взять в толк, что это такое — комфортабельней? А ведь Клара была в пансионе в Вилье-ле-Бель и получила бог знает сколько премий по истории и географии... И все равно она поняла не лучше моего, что означает это странное слово. Наверное, его употребляют при дворе или высшем свете... Вы понимаете теперь, в каком мы затруднении? Госпожа герцогиня желает, чтобы павильон был как можно комфортабельней, она подчеркивает это слово, повторяет его дважды, а мы не знаем, что оно означает!
— Слава богу, я могу вам это объяснить, — с улыбкой сказала г-жа Жорж. — Тут нет никакой тайны. В данном случае комфортабельный означает удобный, хорошо обставленный, теплый, без сквозняков, короче, жилье, где есть все необходимое и даже с излишком.
— О господи! Теперь я понимаю, но от этого еще не легче...
— Почему же это?
— Госпожа герцогиня говорит о коврах, всякой мебели и еще о многом прочем, но у нас здесь нет ковров, и мебель у нас самая что ни на есть простая. И наконец, я не знаю, кто этот человек, которого мы должны принять, — мужчина или женщина, а все надо подготовить в завтрашнему вечеру... Что делать? Как быть? Здесь нет никаких запасов. Ей-богу, госпожа Жорж, можно голову потерять!
— Но послушай, мама, если ты возьмешь на время мебель из моей комнаты, я просто проведу три-четыре дня в Букевале у Марии...
— Из твоей комнаты? Дитя мое, но достаточно ли она хороша, твоя мебель, — проговорила г-жа Дюбрей, пожимая плечами. — Достаточно ли она комфортабельна, как говорит госпожа герцогиня. Господи боже мой, и где только придумывают подобные словечки?
— Значит, в этом павильоне обычно никто не живет? — спросила г-жа Жорж.
— Никто. Это маленький белый домик, он стоит отдельно в самом дальнем конце сада. Господин принц построил его для госпожи герцогини, когда она еще была девицей; когда она приезжала на ферму вместе с отцом, она там отдыхала. В доме три хорошенькие комнаты, а в конце сада — швейцарская молочная ферма, где мадемуазель герцогиня забавлялась, разыгрывая из себя работницу. После ее замужества мы видели госпожу герцогиню на ферме всего два раза, и каждый раз она проводила в маленьком павильоне несколько часов. Первый раз, шесть лет назад, она прискакала на лошади вместе с...
Но тут г-жа Дюбрей умолкла, словно ей помешало присутствие Клары и Лилии-Марии. А потом продолжала:
— Я тут болтаю, болтаю, но как мне со всем этим справиться? Помогите мне, моя дорогая госпожа Жорж, помогите мне!
— Послушайте, расскажите лучше, какая мебель сейчас в павильоне?
— Да ее почти нет. В главной комнате — соломенный матрас на деревянной раме, плетеный тростниковый диванчик-канапе, такие же плетеные кресла, стол, несколько стульев, и все. Как видите, назвать это комфортабельным трудновато.