Парижские тайны
Шрифт:
Он не дал мне времени даже поблагодарить его и быстро сбежал по лестнице вниз.
Глава XII.
БЕЗУМИЕ
Этим утром, — продолжала Луиза, — пока в доме Феррана никто еще не вставал, я прибежала сюда с деньгами, которые дал мне Жермен, чтобы спасти моего отца. Но их оказалось недостаточно, и, если бы не ваша щедрость, я не смогла бы вырвать его из рук судебных приставов... Наверное, после моего ухода от Феррана они поднялись в мою комнату и нашли там следы, которые позволили им сделать ужасное открытие. Прошу вас, сударь, о последней услуге, — проговорила Луиза, вынимая сверток с золотыми, — можете вы вернуть эти деньги Жермену?.. Я обещала не говорить никому, что он служит у нотариуса, но, поскольку вы это уже знали, я не выдам его тайну... А теперь, сударь, повторяю еще раз: бог свидетель, я не солгала ни единым словом... Я не старалась снять с себя вину, а только...
Но, внезапно прервав свою речь, Луиза в ужасе закричала:
— Сударь, взгляните на моего отца!.. Смотрите, что это с ним?!
Морель слушал последнюю часть рассказа дочери с мрачным безразличием, которое Родольф объяснил себе полным упадком сил несчастного ремесленника. «После целого ряда страшных потрясений, следовавших одно за другим, силы его иссякли, чувствительность притупилась, и он уже не может даже возмущаться», — думал Родольф.
Но он ошибался.
Подобно пламени факела, который то угаснет, то разгорится, меркнущий разум Мореля иногда еще вспыхивал, освещая отдельные сцены отблесками понимания, но вдруг заколебался и... угас.
Совершенно безразличный ко всему, что говорилось и происходило вокруг него, гранильщик тихо сошел с ума.
Хотя его шлифовальный круг находился на другом конце верстака, а под рукой у него не было ни драгоценных камней и никаких орудий, ремесленник внимательно и прилежно выполнял свою обычную работу с помощью воображаемых инструментов.
Он сопровождал эту пантомиму тихим жужжанием, воспроизводя звук вращающегося шлифовального колеса.
— Смотрите, смотрите, — продолжала Луиза со все возрастающим страхом. — Что с ним?
Затем она приблизилась к ремесленнику.
— Отец, вы меня слышите? Отец!
Морель посмотрел на нее мутным и неопределенным, ничего не выражающим взглядом, свойственным тихопомешанным.
Не прекращая своей воображаемой работы, он заговорил негромко и печально:
— Я должен тысячу триста франков... это цена за жизнь Луизы. Надо работать, работать... О, я заплачу, заплачу, заплачу...
— Господи, но это немыслимо! Это не может продолжаться! Ведь он не совсем сошел с ума, не правда ли? — вскричала Луиза душераздирающим голосом. — Он придет в себя... Это лишь минутное затмение.
— Морель, друг мой! — обратился к нему Родольф. — Мы здесь, рядом с вами. Вот ваша дочь, и она ни в чем не повинна...
— Тысячу триста франков! — проговорил гранильщик и продолжал свою воображаемую работу, не глядя на Родольфа.
— Отец! — воскликнула Луиза, бросаясь перед ним на колени и хватая его за руки. — Это я, твоя дочь Луиза!
— Тысяча триста франков, — повторил он, с трудом вырываясь из объятий дочери. — Тысяча триста франков... А иначе, — добавил он шепотом, словно доверяя величайшую тайну, — иначе Луизу ждет гильотина...
И он снова принялся вращать воображаемый шлифовальный круг.
Луиза закричала:
— Он сошел с ума! Он безумен! И все из-за меня... Я всему причина. О господи, господи, но я не виновата... Я не хотела сделать ничего дурного... Это все он, этот зверь, чудовище!
— Успокойся, бедное дитя, наберись храбрости, — сказал Родольф. — Не будем терять надежды... Может быть, это только временное помешательство. Ваш отец слишком настрадался; столько несчастий, и все одно за другим, этого никто бы не перенес... Разум его затмился, однако будем надеяться, что не надолго.
— Но моя мать, моя бабушка, сестры, братья, что с ними станет? — воскликнула Луиза. — Теперь у них нет ни отца, ни меня... Они умрут от голода, нищеты и отчаяния!
— Вы забыли обо мне... Успокойтесь, у них ни в чем не будет недостатка... И наберитесь храбрости, говорю я вам. Ваше признание поможет покарать опасного преступника. Вы убедили меня в своей невиновности, и она будет признана всеми, я в этом уверен.
— Ах, сударь, вы видите, сколько зла причиняет этот человек: бесчестие, безумие, смерть... И никто ничего с ним не может поделать! От одной этой мысли мне не хочется жить!
— Пусть другая мысль поможет вам перенести все беды.
— Что вы хотите сказать, сударь?
— Унесите с собой уверенность, что ваш отец, вы сами и все ваши близкие будут отомщены.
— Отомщены?
— Да! Клянусь вам! — торжественно ответил Родольф. — Клянусь вам, когда преступления этого человека будут доказаны, он жестоко поплатится за бесчестие, смерть и безумие, которые сеет вокруг себя. И если даже закон окажется бессильным покарать его, если его хитрость и ловкость столь же непомерны, как его злодеяния, против его хитрости найдется другая хитрость, против его ловкости — другая ловкость, против его злодеяний — еще более страшные, но праведная неотвратимая месть не будет похожа на трусливое и тайное убийство.
— Ах, сударь, да услышит вас бог! Я не думаю об отмщении за мои страдания, я думаю о безумном отце, о моем ребенке, который ни минуты не прожил...
Луиза сделала последнюю попытку вырвать Мореля из мрака безумия.
— Прощай, отец, прощай! — воскликнула она. — Меня уводят в тюрьму... Я больше тебя не увижу! Твоя Луиза прощается с тобой. Отец, отец мой, отец!
Но он не ответил на эти душераздирающие призывы.
Ничто не пробудилось в его несчастной помраченной голове, ничто...
Струны родительских чувств, которые труднее всего разорвать, даже не дрогнули, не отозвались.
Дверь мансарды открылась. Вошел полицейский комиссар.
— Время истекло, — сказал он Родольфу. — К сожалению, должен вам сказать, что эта беседа не может быть продолжена долее.
— Эта беседа окончена, — с горечью ответил Родольф, показывая на Мореля. — Луизе нечего больше сказать своему отцу, потому что он не слышит свою дочь... Он сошел с ума.
— Господи боже мой! Этого я и боялся! — воскликнул комиссар. — Какой ужас!