Парижские тайны
Шрифт:
«Ты у меня замолчишь, негодяй... замолчишь!..» — грозился Душегуб, избивая его ногами. Он боялся, что крики услышат. Но вскоре бояться стало нечего, подумайте сами, бедный Сухарик уже не кричал и не отбивался, он стоял на коленях, белый как полотно, с закрытыми глазами, дрожа всем телом, как будто на дворе январский мороз; а обезьяна в это время била его, драла за волосы, царапала; временами она останавливалась, глядела на хозяина, точно желая узнать, что ей делать. Душегуб дико смеялся, притом так громко, что его смех заглушил бы и вопли мальчика, если б тот
— У, гад, — воскликнул Синий Колпак, — попалась бы ты мне, я бы схватил тебя за хвост и вертел колесом, а потом хрястнул башкой о мостовую.
— Ах, мерзавка, злая что твой дикарь.
— Да таких злых и не бывает!
— Как не бывает, — возразил Гобер, — а Душегуб? Посудите сами, вот что он потом сделал: отвязал от своей, кровати длинную цепь Гаргуса, высвободил из обезьяньих лап мальчика, который был ни жив не мертв, и привязал его так, что на одной цепи оказался и Сухарик и Гаргус, скрепленные поясом, один подле другого.
— Вот так выдумка!
— Да, все же есть люди хуже зверей!
— Когда Душегуб устроил эту штуку, он сказал своей обезьяне, которая понимала его, ведь они почти не расставались: «Гаргус! Раньше тебя водили напоказ, а теперь ты будешь его водить, это твоя обезьяна. Ну-ка, вставай Сухарик, не то я науськаю на тебя Гаргуса».
Бедный Сухарик снова упал на колени, сложив руки, но говорить не мог, слышалось только, как он стучит зубами.
«Заставь же его ходить, Гаргус, а если не будет слушаться, поступай, как я».
С этими словами он осыпал мальчика ударами хлыста, а затем передал хлыст обезьяне,
Вы, конечно, знаете, что звери очень ловко подражают человеку. Гаргус в этом отношении особо отличался; он взял хлыст и начал так избивать мальчика, что тот вскочил на ноги; роста он был такого же, как и обезьяна. Затем Душегуб вышел из своей комнаты и спустился по лестнице, позвав Гаргуса; обезьяна быстро последовала за хозяином, гоня перед собой мальчика, которого она продолжала избивать хлыстом, словно своего раба.
Так они прибежали на маленький двор за хибаркой Душегуба. Здесь-то Душегуб решил позабавиться. Он закрыл ворота и подал знак обезьяне, чтобы она бегала вокруг двора и подгоняла хлыстом мальчика. Обезьяна послушалась и принялась гонять Сухарика, осыпая его ударами, в то время как хозяин гоготал во все горло. Казалось, этой чудовищной шутки было бы достаточно? Так нет же, этого было мало; Сухарик пока что отделался царапинами, ударами хлыста и ужасным испугом, но вот что еще придумал коварный злодей: для того, чтобы натравить обезьяну на измученного мальчика, который и так был ни жив не мертв, Душегуб хватает Сухарика за волосы, делая вид, что хочет его укусить, и приближает его к Гаргусу, приговаривая; «Возьми его... возьми!..», а затем показывает зверю кусок бараньего сердца, как будто обещая — вот, мол, тебе награда.
Да, друзья, это было жуткое зрелище. Представляете себе огромную рыжую обезьяну с черной мордой; скрежеща зубами как одержимая, она неистово, почти в бешенстве
«О! Паук, паук...» — кричал сдавленным голосом Сухарик, уверенный в том, что наступил его конец.
Вдруг раздался стук в ворота: тук... тук!..
— А, староста, — с радостью воскликнули заключенные. — Наконец-то!
— Да, мои друзья, на сей раз это был староста. Он закричал: «Открывай, Душегуб! Не притворяйся глухим, ведь я тебя вижу».
Хозяин зверинца, принужденный ответить, бранясь, пошел открывать ворота мэру, который в свои пятьдесят лет обладал могучей силой, и, когда он был разгневан, шутить с ним не следовало.
«Что вам надо?» — спросил Душегуб, приоткрывая ворота.
«Я хочу поговорить с тобой», — ответил староста, силой врываясь в маленький двор. Затем, видя, что обезьяна все еще бьет Сухарика, он хватает ее за шею, намереваясь высвободить мальчика и отшвырнуть Гаргуса в сторону. Тут замечает, что мальчик на одной цепи с обезьяной; тогда он гневно заявляет Душегубу: «Сейчас же освободи несчастного парнишку!»
— Вы представляете себе радость и изумление Сухарика, едва живого от страха, который вдруг почувствовал, что в самый последний момент он, словно чудом, спасен; поэтому он не мог не вспомнить золотую мушку из своего сна, хотя староста нисколько не был похож на муху: этакий здоровяк...
— Ну ладно, — сказал надзиратель, направляясь к дверям. — Сухарик спасен, я пойду ужинать.
— Спасен? — воскликнул Гобер. — Как бы не так! На этом мучения нашего Сухарика еще не кончились.
— Правда? — с удивлением спросили арестанты.
— А что с ним случилось? — спросил Руссель, подходя к арестантам.
— Постойте здесь и все узнаете, — ответил рассказчик.
— Острослов просто дьявол, он заставляет делать все, что захочет, ну ладно, немного побуду.
Скелет молчал, едва сдерживая гнев. Гобер продолжал:
— Душегуб, боявшийся старосты как огня, ворча, освободил мальчика от цепи; вслед затем староста поддал обезьяну ногой, что она отлетела далеко в сторону. Взвизгнув и скрежеща зубами, она, как ужаленная, вскочила на крышу сарая, угрожая оттуда старосте.
«Почему вы бьете мою обезьяну?» — спросил Душегуб.
«Ты лучше спроси, почему я не бью тебя; разве можно так терзать ребенка? Ты что, уже с утра нализался?»
«Трезв, как и вы, готовлю номер с обезьяной, хочу показать публике — она и Сухарик будут представлять вместе. Занят своим делом, зачем вы вмешиваетесь?»
«Да, вмешиваюсь, это мое дело! Утром мимо меня проходили ребята, среди них не было Сухарика; я спросил, где он, смутившись, они ничего не ответили; ведь я тебя знаю, сразу догадался, что ты его бьешь, и не ошибся. Так знай — теперь каждое утро буду следить за ребятами и, если не увижу Сухарика, сейчас же явлюсь и убью тебя на месте, если увижу, что ты его бьешь».