Парижские тайны
Шрифт:
— «Са... садись сюда», — продолжал Острослов, подражая (до конца рассказа) косноязычному лепету Душегуба.
Сухарик, весь дрожа, уселся на стул, тогда Душегуб, так же молча, взял веревку и крепко привязал его к стулу, и не без труда, потому что, хотя хозяин зверинца еще различал предметы и что-то соображал, руки его действовали плохо. Наконец Сухарик был напрочно привязан к стулу.
«Боже мой! Боже мой! Теперь уж никто меня не спасет!» Бедняжка был прав, никто не мог и не должен был прийти, ведь староста ушел, уверенный в том, что малышу ничто не угрожает; Душегуб крепко-накрепко закрыл ворота, задвинул засов, никто не мог прийти на помощь Сухарику.
— Да, на этот раз, — сказали взволнованные слушатели, — ты пропал, Сухарик...
— Бедный малыш!
— Какая жалость!
— Если бы потребовались двадцать су для его спасения, я бы дал.
— Я тоже.
— Какой негодяй Душегуб!
— Что он с ним сделает? Фортюне продолжал:
— После того, как малыш был крепко привязан к стулу, хозяин ему сказал... — И тут рассказчик вновь стал подражать голосу пьяного: — «А... мерзавец... из-за тебя... меня бил староста... ты... умрешь...»
С этими словами он достал из кармана свеженаточенную бритву, открыл ее и схватил Сухарика за волосы.
Среди заключенных послышался ропот возмущения и ужаса; Острослов после паузы продолжал:
— Увидев бритву, мальчик стал кричать: «Пощадите, хозяин... пощадите... не убивайте меня!..»
«Кричи, кричи... пострел... ты не долго будешь кричать», — ответил Душегуб.
«Золотая мушка, золотая мушка! Спаси меня, — словно в бреду, призывал Сухарик, вспоминая свой сон, который так поразил его, — паук меня убьет!»
«А, так ты наз... ты называешь меня... пауком... — пробормотал Душегуб. — За это и за другие проступки ты умрешь... понимаешь... но... не от моей руки... а то мне отрубят голову... я скажу... и докажу... что это... обезьяна; я уже все приготовил... а вообще не важно»,- проговорил Душегуб, едва держась на ногах.
Затем подозвал обезьяну, которая изо всех сил натягивала цепь, скрежетала зубами и посматривала то на хозяина, то на мальчика.
Держа Сухарика за волосы и показывая обезьяне бритву, Душегуб обратился к ней:
«Послушай, Гаргус, надо сделать вот так... — И мерзавец провел тупой стороной бритвы по шее мальчика. — Видишь... вот так!..»
И, повторяя несколько раз это движение, он учил обезьяну, как перерезать шею несчастной жертве.
Мерзкая обезьяна так свободно подражала тому., что ей показывали, это был такой хитрый и коварный зверь, что она сразу поняла, чего от нее хотел хозяин; взявшись левой лапой за подбородок, она откинула голову назад, а правой лапой провела по шее, сделав вид, что перерезает себе горло.
«Правильно... Гаргус... верно, — пробормотал Душегуб, спотыкаясь так, что чуть было не опрокинул стул вместе с Сухариком, — да... вот... я тебя сейчас освобожу... а ты ему по горлу. Правда, Гаргус?»
Обезьяна в знак согласия заревела, заскрежетала зубами и протянула лапу к бритве, которую подал ей Душегуб.
«Золотая мушка, на помощь!» — слабым, умирающим голосом прошептал Сухарик, уверенный в том, что наступил его последний час.
Увы, он призывал на помощь золотую мушку, не рассчитывая и не надеясь, что она прилетит; но он произносил эти слова так же, как говорят, когда тонут: «Господи, помоги мне!»
И что же! Вышло совсем не так. Именно в эту минуту в. открытое окно влетела зеленая с золотым отливом мушка. Словно искорка, закружилась она в воздухе, и как раз в тот момент, когда Душегуб протянул бритву обезьяне, золотая мушка ловко бросилась в глаз жестокого убийцы.
Велико событие — муха в глазу, но когда она укусит, это больно, как укол булавки, вот почему Душегуб, едва державшийся на ногах, схватился за глаз и, потеряв равновесие от этого резкого движения растянулся во весь рост подле кровати, к которой была привязана обезьяна.
«Золотая мушка, благодарю тебя, ты спасла меня!» — воскликнул Сухарик. Он все еще сидел привязанным в кресле и все видел.
— А ведь верно, золотая муха спасла его от смерти, помешала Душегубу перерезать горло, — радостно воскликнули заключенные.
— Да здравствует золотая муха! — закричал Синий Колпак.
— Да здравствует золотая муха! — повторили несколько голосов.
— Да здравствует Острослов и его сказки! — сказал кто-то.
— Минуту внимания, — возразил рассказчик, — сейчас начнется самое увлекательное и самое страшное из той истории, которую я вам обещал.
Душегуб упал на землю, словно сраженный пулей, он был так пьян, мертвецки пьян, лежал словно чурбан... Ничего не сознавал. Падая, он чуть было не раздавил Гаргуса и не переломил ему заднюю лапу... Вы уже знаете, сколь зол был коварный и мстительный зверь. В лапах у него была бритва. Что же сделала обезьяна, увидев своего хозяина, плашмя лежавшего на полу, неподвижного, словно уснувший карп. Она набрасывается на него, садится ему на грудь, одной лапой хватает его за шею, а другой... раз... перерезает ему горло, выполнив все точно так, как учил ее Душегуб перерезать горло Сухарику.
— Браво!..
— Ловко сделано!..
— Да здравствует Гаргус! — восторженно закричали заключенные.
— Да здравствует золотая муха!
— Да здравствует Сухарик!
— Да здравствует Гаргус!
— И, представьте себе, друзья мои, — воскликнул Гобер, довольный своим успехом, — так же, как и вы, часом позже ликовала вся Маленькая Польша.
— Как же это могло произойти?
— Я вам уже сказал, что негодяй Душегуб, чтобы совершить злодеяние без всякой помехи, заложил ворота своего дома изнутри. Вечереет; мальчишки со своими зверями один за другим возвращаются домой, пришедшие первыми стучат, никто не отвечает. Когда все они собрались, то снова стали стучать, — все бесполезно. Один из них отправляется к старшине и говорит, что хозяин не открыл ворота. «Негодяй, видно, пьян в дымину, недавно я послал ему вина, надо выломать дверь, нельзя же детям оставаться ночью на улице».