Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски
Шрифт:
Воропаев, не сдержавшись, коротко хихикает с закрытым ртом. Панченко неподвижно смотрит перед собой. Терпеливо молчавший до сих пор Сибилев поднимает палец и прерывает деревянным голосом:
— Прекрати немедленно идиотничать. Ты говорил о задании, вот и продолжай.
— Да-да, верно, я действительно хотел предложить поговорить о задании. Но только с вами, без участия наших дорогих коллег. Простите, друзья мои, я хотел бы видеть вас вон у того фонарного столба.
Поскольку я умолкаю, в машине наступает тишина. Сибилев смотрит в окно. Что он там увидел? Ничего интересного, кроме маленькой
Наконец, не поворачивая головы, Сибилев командует:
— Ладно, идите, погуляйте пока.
Панченко и Воропаев безропотно вылезают из машины и отходят метров на десять, из строптивости не дойдя до указанного столба. Будут сторожить, чтобы я не умыкнул их дорогого начальника. А их дорогой начальник между тем отдаст короткую команду мне:
— Говори.
— Спасибо. Так вот, Николай Гаврилович, я действительно хотел предложить поговорить о задании. Только не о своем, а о вашем. Я уже говорил Воропаеву: мне известно, что именно вам нужно. Мне, в свою очередь, необходимо снять с себя подозрения. Без активных действий это невозможно: противник уже ведет операцию прикрытия своего агента и постоянно опережает нас. Это тем более скверно, что агент этот в вашей группе.
Сибилев непроизвольно дергает головой. Тут же, словно застеснявшись этого проявления чувств, он снова устремляет свой взор вперед.
— Не понял тебя.
— Он в вашей группе. У меня есть кое-какие идеи на этот счет. Сейчас это обсуждать не будем. Общаться я готов с любым из вас, но докладывать реальную ситуацию стану только вам. С завтрашнего дня я начинаю действовать сам на упреждение. Действовать, подчеркиваю, вместо вас, ведь вам это просто не нужно: подозреваемый у вас и без того уже есть.
Говоря вес это, думаю только об одном: один из троих, сидевших в машине, работает против меня. На самом-то деле он работает против всех, но этого никто не знает. И удар его придется не по всем, а именно по моей голове. Кто из них? Меланхолично разглядывающий проходящих мимо женщин Воропаев до сих пор вел себя безукоризненно. Значит, остаются двое. Тогда кто из них? Замерший, как в столбняке, Сибилев? Панченко, который докурил сигарету, бросил окурок в решетку канализации и теперь неодобрительно рассматривает серое голландское небо?
Следующим проверку проходит Сибилев. Пусть это отчасти наивно, но с этого момента только Сибилеву известно: я знаю о наличии в группе чужого. Как он себя поведет дальше? Первое, что мне не понравилось, так это полное отсутствие реакции. Он мог иронично посмотреть на меня, мог вполне серьезно поинтересоваться, откуда у меня информация, мог рассмеяться над глупой попыткой отвести от себя подозрения. Он же был больше похож на человека, который потрясен услышанным. Что это может означать? Что он хотя бы отчасти верит мне или что он сам и есть этот агент?
Хуже нет, чем пытаться анализировать реакции. Они далеко не всегда могут быть правильно прочитаны, не говоря уже о том, что многие люди способны скрывать свои эмоции. Но когда нет реальной возможности отрабатывать контакты человека, когда, как в моем случае, ты связан по рукам и ногам, это один из немногих вариантов. После того, как люди ФБР справедливо заподозрили Олдрича Эймса в'работе на российскую разведку, одна из сотрудниц заглянула к нему в кабинет и неожиданно сообщила о создании специальной группы для поиска «крота» в ЦРУ. Она с надеждой следила за реакцией своего коллеги на это сообщение. В ответ Эймс, к тому времени сдавший российским спецслужбам с добрый десяток агентов ЦРУ, любезно предложил свои услуги в поисках предателя в рядах американской разведки. Эймса арестовали только три года спустя.
Ладно, делать выводы рано. Выводы надо будет делать, когда выяснится, поделился ли Сибилев услышанным от меня с другими членами группы. Поверил он мне или нет? Но по логике вещей он должен сообщить в Москву и при этом ни в коем случае не делиться новостями со своей группой: подобные вещи не для обсуждения с сотрудниками, тем более если один из них на подозрении. А вот если моя информация касается именно Сибилева, возможны варианты. Он может запаниковать и уйти, может утаить информацию от Москвы. Но скорее всего он поделится услышанным с Панченко и Воропаевым. Это сплотит группу, настроит ее против меня, отведет подозрения от самого Сибилева и погасит конфликт, который у них должен неизбежно быть. Не может у них не быть конфликта. У каждого, кто знает Сибилева больше пяти минут, с ним непременно возникает конфликт.
Сибилев не проявляет ни малейшего намерения принять участие в беседе, и я продолжаю:
— К вам же настоятельная просьба — наблюдать события. так сказать, издалека, не мешая мне. Со своей стороны, обещаю полностью держать вас в курсе событий. Через Воропаева. Можно через Панченко. Других людей, тем более из тех, кого я лично не знаю, не посылайте.
Сибилев странно терпелив сегодня. В другое время он давно уже оборал бы меня и выгнал. Не успеваю уди виться этому факту, как старший товарищ все-таки решает более или менее мягко поставить меня на место:
— Что-то ты разошелся. Решил мне указания давать?
Прекрасно, сейчас мы, похоже, сможем несколько прояснить отношения.
— Повторяю, Николай Гаврилович, никого другого не посылайте. В лучшем случае, не стану разговаривать, в худшем — прилюдно прогоню. Вы ведь для меня, простите никто.
Сибилев с некоторым подобием удивления поворачивает голову, но что мне до его осуждающих взглядов?
— Ну, действительно, кто вы все мне? Не более чем люди, которые мне не верят и хотят посадить в тюрьму. Так что — почти никто.
— Ты не очень-то…
Это ошибка, что он решил меня одернуть. Не надо было ему меня одергивать. От резкого крика Сибилев слегка подпрыгивает.
— Что «не очень-то»! Чего вы ждали, что я у вас в ногах валяться стану?! Сбегу со страху? Утоплюсь? Не дождетесь! Вы себе по железке на грудь приехали зарабатывать, по вечерам втроем пьете в гостинице. Или вы сами по себе, а они сами по себе, каждому, как говорится, по чину?
Сибилев поднимает руку:
— Подожди…
— Чего ждать-то?! Это у вас там тусовка на троих. А я вот, знаете, один сижу, трясусь, что вам очередная дурь в голову ударит, и вы меня в наручниках в Москву потащите. Осрамите так, что потом не отмоешься.