Парижский шлейф
Шрифт:
– Вот нельзя с тобой как с человеком, – разозлилась в платочке, – уговор же был у нас: я на Павелецкой стою.
– Не было такого уговора! – отрезала старушка-одуванчик. – Вечно ты себе навыдумываешь. Мешаю я тебе, что ли?!
Ничего не сказав в ответ, бабушка в платке только зло махнула рукой и отвернулась, уставившись в окно. На их скамейке снова воцарилась напряженная тишина, и Настя провалилась в забытье: без картин, без ощущений, без мыслей.
Москва сквозь грязное стекло вагона показалась Насте чужой, хотя не была она здесь только три месяца. Три месяца, в которые укладывались и крушение жизни, и отчаяние, и смерть. Настя снова, как в студенчестве, почувствовала себя безнадежно одинокой. Но одиночество это теперь было совершенно другого толка: раньше она
Она осторожно спустилась по железной лесенке на перрон. В нос моментально ударила вонь клокочущего сотнями голосов вокзала. Туда-сюда сновали толпы бедно одетых людей с безразмерными клетчатыми сумками на плечах. Было серо и грязно. Прямо на асфальте сидели замотанные в платки женщины с младенцами на руках и просили милостыню. По лестницам переходов время от времени пробегали то жирные крысы, то тощие псы.
Настя потрогала карманы, деньги, паспорт, ключи – все на месте. После почти трех месяцев взаперти она боялась людей так, будто все они были пришельцами с других планет. Особенно жуткий страх, до дрожи в коленях, вызывали нескончаемые человеческие потоки, текущие навстречу друг другу. Словно живые существа, они ускорялись, медлили, но никто не мог бы сказать, что у них на уме. Настя помимо собственной воли попала в один из них и оказалась в метро. Она пыталась остановиться, сообразить, куда ее тащит и на какую станцию ехать, но толпа увлекала на Кольцевую. На перроне поток распался, и Настя наконец получила возможность двигаться сама по себе. Она выбрала направление и зашла в вагон: решила, что сначала нужно домой. Стае предупредил: квартиру Николай оплатил на полгода вперед, и она пока остается за Настей. Ехать к родителям было невозможно – нервы на грани. Не выдержит она сейчас никаких обвинений, никаких претензий с их стороны. Она не оправдала их надежд – теперь ее ненавидят, презирают. И правильно делают. Справа кто-то толкнул девушку локтем, слева отдавили ногу. Настя постаралась сжаться в комок и стать незаметной.
Замок на входной двери поддался легко и сразу, словно почувствовав руку хозяйки. Настя вошла в прихожую.
Мысленно она уже готова была к тому, что ее здесь ждут. Даже заранее решила, что будет делать, если на пороге ее встретят люди Сергеича: отвлечет их внимание и выпрыгнет в окно. Десятый этаж – достаточно для того, чтобы смерть наступила мгновенно.
Но ее никто не встречал. Настя почувствовала разочарование: что делать, как дальше жить, если не придется покончить с собой, она не знала. Конечно, можно сделать все без помощи посторонних: подойти, открыть окно. Только что-то мешало, наверное, не хватало решимости. Настя прошла в спальню. Она старалась не разглядывать квартиру (все напоминало здесь о Николае), но взгляд то и дело упирался в свидетельства прежнего счастья. Безделушки, книги, кассеты с фильмами. Незаправленная постель, раскрытый шкаф. Из той, прежней жизни, когда Насте не нужно было принимать самой решения, не приходилось нести ответственность и страдать. На полу лежала большая спортивная сумка с вещами: та самая, которую собирал Николай перед их отъездом. Настя присела перед ней на корточки и расстегнула «молнию». Ее вещи лежали в том же порядке, в каком положил их туда он. За три месяца для них ничего не изменилось, а вот человека больше нет. И сама она стала другим, неясным пока, существом. Прежняя жизнь бесследно испарилась, канула в Лету. Остались болезненные воспоминания и тянущее ощущение пустоты.
Чтобы чем-то себя занять, Настя молча обошла квартиру, убедилась, что все осталось на своих местах, и направилась к книжным полкам. Практически не соображая, что делает, она начала снимать с них книги и складывать стопками на полу. Нужно, наверное, решить, как их перевозить: перевязать стопки шпагатом или раздобыть картонные коробки. Безразличная мысль лениво ворочалась в голове, пока Настя не вздрогнула от резкого, пронзительного звука. Сначала она даже не поняла, что это дребезжит, и только спустя несколько секунд девушке стало ясно, что звонит телефон. Она подошла к аппарату и сняла трубку. С запоздалым ужасом поняла, что звонить может только Сергей Сергеевич – Николай умер, родители ее не ждут, да и не стали бы унижаться звонком к «неблагодарной дочери». Настя прижала трубку к щеке и испуганно молчала, стараясь даже не дышать.
– Алло! Алло! Настенька? – трубка ожила мелодичным женским голосом.
– Да, – осторожно ответила она.
– Слава богу, я вас застала! – голос в трубке превратился в сплошную улыбку.
– Мария Степановна! – Настя обрадовалась так, что сердце чуть не выскочило из груди от радости, чего с ним давно уже не случалось.
– Собственной персоной, – научный руководитель Насти чуть заметно картавила, и оттого ее речь всегда звучала ласково и мягко. Настя слушала ее сейчас, как музыку. – Куда же вы, деточка моя, пропали? Могли бы предупредить. Целую неделю звоню – не могу дозвониться. Сейчас вот решила: наберу в последний раз, и все.
– Извините, – Настя не знала, как объяснить почтенной даме свое исчезновение. – Извините, меня не было в Москве. Предупредить не успела.
– Ну и бог с ним, – Мария Степановна просто не умела ни на кого всерьез сердиться. И Настя всегда была ей за это несказанно благодарна. – Лето все-таки, дело молодое, – сама она весело оправдала свою аспирантку и тут же стала серьезной: – Настенька, срочно подъезжайте на кафедру! Через десять дней в Сорбонне научная конференция, мы же с весны собирались. Вы что, забыли?!
– Ой, – Настя с трудом воспринимала смысл сказанных собеседницей слов: таким далеким все это казалось. Кафедра, конференция.
– Память девичья, – пожурила Мария Степановна.
– Простите меня.
– Только авиабилет, – голос ее сразу сник и потускнел – как всегда во время стыдного и вынужденного разговора о деньгах, – придется самим оплатить.
– Не волнуйтесь, – Настя не ожидала, что спасение придет к ней так скоро: значит, все-таки бог есть. А она-то совсем об этой конференции забыла. Не помнила даже, какой нужно готовить доклад. Или они это не обсуждали? – А какая у нас тема?
– Э-э, м-м, минутку. Вот: «Шарль Бодлер в контексте международных эстетических взаимодействий». – Настя не смогла удержать болезненного вздоха, услышав имя поэта. Мария Степановна поняла ее реакцию по-своему: – Деточка моя, понимаю. Бодлер для нас с вами не нов. Может, даже уже и наскучил. Но, поверьте, в его творчестве найдется еще множество граней – стоит только посмотреть с неожиданной стороны.
– Как? – Настя изо всех сил старалась подавить в себе боль от свежих, саднящих воспоминаний.
– Например, – Мария Степановна говорила загадочным голосом фокусника, который готовится извлечь кролика из черного цилиндра, – влияние Шарля Бодлера на творчество английского поэта Олджернона Чарльза Суинберна. Вы же его читали?
– Конечно, – Настя вяло улыбнулась. Господи, о чем она говорит? Какое имеют в этой жизни значение поэты, влияния, «эстетические взаимодействия». Законы существования человеческих джунглей, где каждый стремится завладеть лучшим куском, получить власть и поработить себе подобных, – вот эссенция жизненных реалий.
– Полагаю, это будет неожиданный ход. Суинберна у нас принято игнорировать, а напрасно! Успеете подготовить доклад?
– Успею, – Настя на секунду испугалась, что в ее голосе прозвучала полная отрешенность и Мария Степановна может обидеться.
– Вот и замечательно! – Научный руководитель на недостаток эмоций внимания не обратила – ее собственной научной энергии и мыслей о предстоящей работе с запасом хватало на двоих. – Жду вас на кафедре через два часа. Сейчас половина второго, то есть в пятнадцать тридцать. Не забудьте загранпаспорт и цветные фотографии на визу.