Парижское приключение
Шрифт:
Назавтра с утра она была на телестудии. День прошел быстро, но за весь день Барри ни разу не дал о себе знать; ничем он не дал понять Рени, что сменил гнев на милость. Поэтому она написала ему сама, что отказалась от работы в Париже и спросила, когда сможет увидеть его.
Двумя днями позже — Барри за это время не позвонил и не написал — пришла телеграмма от Леона. В ней говорилось:
МАДЕМУАЗЕЛЬ ТОРНТОН Я НЕ ПРЕДПОЛАГАЛ ЧТО ВЫ ОБМАНЩИЦА
Обвинение ударило больно.
Объемистая пачка бумаг все еще лежала в ее столе; ей просто нужно выбраться на почту и отправить их. Таким будет ее ответ на телеграмму Леона.
Ей очень недоставало Барри. Он должен был бы уже получить ее письмо, но все еще не объявился. Если он уже остыл, то должен понять, что после стольких лет знакомства она не способна на обман. Рени решила сходить к нему.
Она знала, в какие дни он ходит в колледж и что сегодня у него нет занятий. Она
Из дома вышел Барри, он заметно спешил, и до Рени донесся ее резкий голос:
— Милый, куда же ты пропал?
Она не услышала ответа Барри. А Салли обвила его шею руками, и они принялись обниматься. Рени подалась назад, зашла за ворота какого-то дома и, спрятавшись в тени толстой изгороди, молила Бога, чтобы они ее не заметили. Парочка перестала обниматься, и Барри с самодовольным видом посадил девушку в машину, потом уселся сам, и машина сорвалась с места. Улица опустела.
Рени вышла из своего укрыли и потерла глаза. Ее оскорбили и унизили. Итак, все это время он флиртовал с Салли и, поругавшись с Рени, сразу же переключился на нее. Все мужчины одинаковые, они не знают, что такое верность. Даже Барри оказался не лучше ее отца. Ее опять предали. Она-то рассчитывала, что Барри поможет разрешить ее проблему и какой бы глупой она ни была, он будет на ее стороне и поможет ей советом, а вместо этого он унизил ее и воспользовался ее ошибкой, чтобы переметнуться к этой ночной бабочке — как же, ведь она «довольно забавна».
Она отмела предположение о том, что Барри поступил так в отместку за то, что она якобы предпочла ему Леона, и ему нужно было успокоить свое мужское самолюбие. Но маловероятно, чтобы эта связь была серьезной, скорее всего, дальше нескольких встреч дело не пойдет. Но самой невыносимой для нее была мысль о том, что не одна ведь Кристина видела, как Барри прогуливался с Салли. И сейчас, наверняка, все сплетницы Вудлея говорят о том, что Барри Холмс бросил Рени Торнтон ради дочери Гибсонов. Такого унижения она вынести не сможет.
Она побрела обратно к метро. Она знала одно место, где есть круглосуточные почтовые услуги. Все еще горя негодованием, она отправила телеграмму Себастьену, в которой сообщала ему, что в середине апреля будет в Париже.
«Ну вот все и решилось», — с некоторым удовлетворением подумала она.
Но проснувшись утром, когда гнев ее остыл, она поняла, что сделала, и холодная дрожь прошла по ее спине. Назад пути не было. Она должна ехать в Париж — в новую жизнь, таящую столько опасностей — и жить среди чужих людей. Ее взгляд упал на обручальное кольцо; Рени сняла его. С этим покончено. Она смотрела, как оно посверкивало на ее туалетном столике. Нужно будет отослать его Барри.
Но неожиданная мысль пришла ей в голову, и она вновь взяла кольцо и надела его на палец. Пока Барри не попросит вернуть ему кольцо, она будет носить его как страховку от… От чего? От уловок Леона Себастьена? Сейчас они не произведут на нее никакого впечатления, она покончила с мужчинами, ни одному из них верить нельзя. Но все равно нельзя, чтобы он даже подумал, что это он явился причиной их размолвки с Барри.
Глава 4
Апрельским днем, когда Рени приехала во Францию, проливной дождь сменился ослепительным сиянием весеннего солнца, и ее прилет был ознаменован взрывом солнечного света после особенно яростного ливня. Рени сочла это добрым знаком. Автобус высадил ее у пандуса, и она встала в очередь на такси. Непозволительная роскошь, но она решила, что постижение таинств метро может подождать до следующего раза, когда она не будет обременена багажом. Чтобы избежать уличных пробок, таксист вез ее сквозь лабиринт маленьких улочек. Она лишь мельком увидела Эйфелеву башню, и через Сену они переехали по невыразительному мосту. Она слышала, что Париж считается зеленым городом, и сейчас убедилась в этом. Деревья были повсюду, — они росли не только вдоль бульваров и широких улиц, но в каждом свободном месте. Позже она узнала, что если дерево погибает, на его место сразу же сажают другое. В это время они были особенно хороши в нежно-зеленой дымке молодой листвы.
Ей рассказывали в самых мрачных тонах об уличном движении Парижа, и сейчас она поняла, что в этих рассказах не было и доли преувеличения. Водитель ужаснул Рени своей беспечностью: он то бросал свой автомобиль прямо в стремительный поток машин, то выскакивал из него, каждый раз лишь каким-то чудом избегая столкновения, — и Рени успокаивала себя одной только мыслью, что наверное он знает, что делает.
Пансион, в котором ей предстояло поселиться, располагался среди старомодных домов, — высокие, мрачные, они терпеливо ожидали прихода бульдозеров, поскольку их старшие соседи были уже стерты с лица земли, уступив свое место на ней большим многоквартирным домам, которые поднялись вокруг. Такси остановилось у дома 14, который и был пансионом Дюбонне. Рени вышла из машины и растерялась: не в состоянии пересчитать показания счетчика, она перебирала в руках деньги. На ступеньках дома появился скрюченный старик в синей спецовке. Впоследствии ей еще предстояло познакомиться с вечным Анри, который вместе со своей женой Клотильдой занимал полуподвальный этаж и служил консьержем, без которого ни одно уважающее себя французское заведение обойтись не могло, и был мастером на все руки. Он посмотрел на счетчик и, повернувшись к Рени, назвал ей причитающуюся с нее сумму. Она подала водителю деньги вместе со щедрыми чаевыми, а Анри вытащил ее чемоданы. Тут и сама мадам Дюбонне вышла поприветствовать ее. Это была дородная, внешне добродушная женщина, в неизменном черном платье, но с полного лица на Рени смотрели хитрые проницательные глаза. Немногие могли бы перехитрить мадам. Рени с огромным облегчением услышала, что она говорит по-английски, хотя и с сильным акцентом.
— Добро пожаловать, мадемуазель Торнтон. Я надеюсь, что вы будете счастливы у нас.
— Уверена, что так и будет, — сказала Рени. На самом деле у нее возникли сомнения на этот счет, когда она вошла в дом вслед за своей хозяйкой. Плохо освещенный холл с унылым зеленым линолеумом на полу и с мрачными стенами был не слишком располагающим. Наверное, в доме 14 решили, что не стоит заниматься его переоборудованием, так как и он должен быть снесен в угоду прогрессу.
Рени с ее английскими стандартами все в доме показалось не слишком удобным. Ее комната была маленькой, а кровать — жестче, чем ей хотелось бы. Вода в комнате была, но вела себя, как хотела. Временами из крана шел кипяток, чаще же вода была едва теплая, а иногда случалось, что она вообще едва капала. Рени позволила себе принять ванну за довольно существенную плату, но потом обнаружилось, что это повлекло за собой и расходы на оплату услуг бонны, которая единственная здесь умела обращаться с водопроводом, обслуживавшим огромную круглую лохань в мрачной ванной комнате.
Столовая была заставлена отдельными столами, и Рени показали ее стол. В комнате отдыха были лишь жесткие стулья с прямыми спинками, а предметом гордости служил телевизор. Мадам экономила на электричестве и пользовалась слабыми лампочками, так что каждый раз с наступлением темноты в доме становилось сумрачно. Несмотря на все эти неудобства, место было чистым, плата приемлемой, а питание превосходным.
Когда пришло время, Рени познакомили с ее соседями, и здешнее общество произвело на нее почти гнетущее впечатление. Один из жильцов был тихий пожилой мужчина, которого не интересовало ничего, кроме еды и газет. Мадам рассказала ей, что он занимает довольно значительный пост в министерстве образования и что своим присутствием он оказал ей честь. Рени также узнала, что у него есть bien-aimee, у которой квартира на левом берегу Сены, и что там он проводит почти все вечера. Была также мадам Югон, которая, как заподозрила Рени, была вовсе не мадам, а одна из тех старых дев, что не нужны своим родственникам и чьих средств хватает только на безрадостную жизнь в пансионах. Испытывая жалость к этой бедняжке, Рени не раз пыталась заговорить с ней, но скоро поняла, что языковой барьер непреодолим; да и женщина, похоже, не рвалась познакомиться поближе, встречая и провожая ее неодобрительным взглядом. Видимо, она была невысокого мнения о фотомоделях.
Семейство Рино, состоявшее в дальнем родстве с мадам Дюбонне, достойно дополняло комплект жильцов. Жена была худой и некрасивой, но с шиком носила свои простенькие наряды — обычно это был темный костюм. Месье здесь видели редко; у него было свое дело, поглощавшее его целиком. Жена также подрабатывала в шляпной мастерской. У них было двое детей — девочка шести лет и мальчик пяти. Девочка, ее звали Колетт, уже была настоящей маленькой парижанкой. Она возилась со своими волосами и волновалась из-за одежды; она была хорошенькой и знала об этом. Ее брат Гай, казалось, не знал, чем заняться, и постоянно болтался по дому, путаясь у всех под ногами. Днем они ходили в школу, а вечером, к удивлению Рени, всегда ужинали с родителями, допоздна засиживаясь за бесконечной игрой в карты. Мадам попыталась было заговорить с Рени, но не зная английского и будучи не в состоянии понять французский Рени, пожала плечами и удалилась. Мадам Дюбонне предупредила Рени, что Джина постоянно выклянчивает для себя одежду, и сейчас, узнав, что Рени будет работать в доме моделей, она спрашивала, можно ли там купить по сниженным ценам ненужные модели. Детей веселило то, как Рени говорила по-французски, и когда в свой первый вечер она попыталась сыграть с ними в карты — игра напоминала английскую «разори соседа», — они корчились от смеха над ее ошибками и пришли в восторг оттого, что она с готовностью выслушивала их замечания. Их компания понравилась Рени больше, чем взрослое общество.