Парк Горького
Шрифт:
По лицу Аркадия Миша понял, что угадал. Он замолк, покраснев, с ботинка капала вода.
– Миша, ступай на кухню, – сказала Наташа. Муж заковылял прочь, а она толкнула Аркадия на кушетку, налила себе и ему водки.
– Дурак, – кивнула она в сторону кухни.
– Он же не знал, – Аркадий в два глотка осушил стакан.
– Это на него похоже – никогда не знает, что говорит. Он болтает все, что придет в голову, – когда-нибудь да угадает.
– Ты-то знаешь, что говоришь? – спросил Аркадий.
Наташа обладала даром незаметно свести все к лукавой шутке. Положенные вокруг глаз легкие тени оживляли
– Зоя моя подруга. Ты мне друг. По правде говоря, Зоя мне ближе. Я уже много лет уговариваю ее бросить тебя.
– Почему?
– Ты ее не любишь. Если бы ты ее любил, то сделал бы ее счастливой, ты бы вел себя с ней, как Шмидт. Они предназначены друг для друга, – она снова налила Аркадию и себе. – Если она тебе не совсем безразлична, пусть она будет счастлива. Пусть наконец она будет счастлива! – Наташа прыснула. Она старалась сохранить серьезное выражение, но ее прелестные губки расплывались в улыбке. Когда все они ходили в школу, она, как и Миша, была за клоуна. – Дело в том, что тебе с ней скучно. У нее было два-три счастливых года, когда благодаря тебе она была интересной и привлекательной. А теперь даже я вижу, что она зануда. А ты нет. – Она провела пальцем по его запястью. – Из всех, кого я знаю, ты единственный, с кем пока еще не бывает скучно.
Наташа налила себе еще и, совсем пьяная, стараясь ступать прямо, направилась на кухню, оставив Аркадия одного. В комнате было жарко, а тут еще выпитая водка… Миша с Наташей украсили жилище иконами и затейливыми деревянными фигурками. На позолоченных окладах икон играли отсветы огня. Дать Зое то, что дал ей Шмидт? Аркадий открыл бумажник и достал маленькую красную книжку с профилем Ленина на обложке. С левой стороны была его фамилия, фотография и название районной парторганизации. С правой – отметки об уплате членских взносов. Он заметил, что задолжал за два месяца. На последней странице – подборка вдохновляющих заповедей. Знаменитый партбилет. «Это единственное средство добиться успеха, единственное, другого не существует», – сказала Зоя. Она была голой, когда говорила эти слова, – ему запомнился этот контраст между цветом партбилета и цветом ее кожи. Он взглянул на икону. Это было изображение Богородицы. Византийское лицо, смотрящие внутрь глаза напоминали ему не Зою, не Наташу, а ту девушку, что он встретил на «Мосфильме».
– За Ирину, – он поднял стакан.
К полуночи все напились. Стол был уставлен тарелками с ветчиной, колбасой, рыбой, блинами, сыром, хлебом, маринованными грибами, была даже паюсная икра. Кто-то во все горло читал стихи. В другом углу парочки отплясывали под венгерскую пластинку ансамбля «Би Джиз». Мишу мучили угрызения совести, и он то и дело бросал взгляды на Зою, сидящую рядом со Шмидтом.
– Я-то думал, что мы наконец проведем выходной вместе, – сказал Аркадий, когда они на миг остались одни на кухне. – Как здесь оказался Шмидт?
– Я его пригласила, – Зоя вышла с бутылкой вина.
– За Зою Ренко! – Шмидт поднял бокал, когда она вернулась. – Вчера районный комитет поручил ей выступить с докладом о новых задачах образования на пленуме городского комитета, чем все мы, и особенно, я уверен, ее муж, очень гордимся.
Все
По всему было видно, что они не раз танцевали раньше. Лысеющий, но аккуратно подстриженный Шмидт легко вел партнершу, приподняв крепкий клинообразный подбородок. У него была сильная шея гимнаста и очки партийного мыслителя в черной оправе. Рука почти полностью прикрыла спину прильнувшей к нему Зои.
– За товарища Шмидта! – поднял бутылку Миша, как только прекратилась музыка. – Мы пьем за товарища Шмидта не потому, что он получил теплое место в райкоме, решая кроссворды и сбывая на сторону казенное имущество, нет, я и сам, бывало, брал домой канцелярские скрепки.
Миша расплескал водку и обвел всех счастливым взглядом. Он еще только расходился.
– Мы пьем за него не потому, что он бывает на партийных конференциях на берегу Черного моря, ибо и мне в прошлом году позволили слетать в Мурманск. Мы пьем не потому, что райком снабжает го ящиками отборного вина, ибо и нам иногда удается постоять в очереди за теплым пивом. Мы пьем не потому, что он желает наших жен, ибо мы, если захочется, всегда имеем возможность заняться мастурбацией. Не потому, что он сбивает пешеходов своей «Чайкой», ибо мы имеем возможность пользоваться лучшим в мире метро. Даже не потому, что в его сексуальные привычки входят некрофилия, садизм и гомосексуализм, – тихо, товарищи, ведь сегодня не средневековье. Нет, – завершил свой тост Миша, – мы пьем за товарища Шмидта потому, что он Хороший коммунист.
Шмидт ответил кислой улыбкой.
Танцующие, разговаривающие, сидящие все больше набирались. Аркадий варил на кухне кофе, и только через пять минут до него дошло, что в углу лежит режиссер с женой танцора. Он ретировался, забыв свою чашку. В комнате Миша танцевал с Наташей, сонно уронив голову ей на плечо. Аркадий поднялся в отведенную ему спальню. Он собирался открыть дверь, когда из нее, закрыв ее за собой, вышел Шмидт.
– Пью за вас, – прошептал Шмидт, – потому что ваша жена очень хороша в постели.
Аркадий ударил его в живот. Когда застигнутый врасплох Шмидт отлетел от двери, он нанес ему удар в челюсть. Шмидт упал на оба колена и покатился по лестнице. Внизу у него слетели очки. Его вырвало.
– Что случилось? – в дверях спальни стояла Зоя.
– Тебе лучше знать, – ответил Аркадий.
На ее лице он прочел ненависть и страх, но что он совершенно не ожидал увидеть, так это ничем не прикрытое облегчение.
– Мерзавец! – крикнула она и побежала к Шмидту.
– Я его только поприветствовал, – Шмидт шарил руками, ища очки. Зоя подобрала их, вытерла о свой свитер и помогла партийному руководителю района подняться на ноги. – И это следователь? – произнес разбитыми губами Шмидт. – Он сумасшедший.
– Подлец, – крикнул Аркадий.
Никто его не слышал. Сердце бешено забилось – его осенило, что там, у двери в спальню, Шмидт говорил неправду. На этот раз они не осмелились, как-никак под крышей у друзей, да и муж был где-то рядом. Аркадий поверил вымыслу, потому что он был правдоподобен. Зоя пылала негодованием, а Аркадий, рогоносец, испытывал угрызения совести.