Парк
Шрифт:
Потом берет его под руку.
Мы прощаемся...
Но уже у самой двери потребность сообщить мне нечто важное пересиливает в нем привычку подчиняться ей, и, высвободив ловким движением локоть, он бросается ко мне. Она остается у двери, досадливо покусывая нижнюю губу.
– - Извини... Я давно хотел сказать... Мы тебе очень благодарны... Ты пока холост и не знаешь, что такое семейная жизнь, - говорит каким-то странным торопливым полушепотом, как бы давая понять, что хоть и выражает их общее мнение, но боится, что ее может смутить мое присутствие: одно дело, когда они говорят о столь интимных вещах вдвоем, наедине, и совсем другое, когда он сообщает о них кому-то третьему, в общем-то постороннему человеку.
– Честно говоря, мы не очень одобряем твой образ жизни; пора, как говорится, остепениться! Но так или иначе, ты женишься и поймешь, как важно иметь не просто жену, а друга, товарища, единомышленника, который изо дня в день подтверждает тебе свою любовь и преданность...
Приблизившись к нему, она крепко берет его за локоть уже другой руки; правой он машет перед моим носом для большей выразительности.
– Да, да, пошли. Еще два слова! Прошу тебя, это очень важно!
– Ему удается еще немного придвинуться ко мне.
– Конечно, я виноват перед тобой. Но и ты меня должен понять. Я однолюб... Иначе я не могу. Я не могу размениваться. Все или ничего, понимаешь?! И когда я каждый день слышу от нее "я тебя люблю", мне больше ничего не нужно. Это на всю жизнь, понимаешь?? Раз и навсегда. Она такая же, поверь...
– Это звучит как признание в любви и адресовано ей, вцепившейся в его локоть.
– Она поразительный человек. Цельность потрясающая.
– Нам надо идти, - произносит она так жестко, что он сразу же осекается и направляется за ней к двери.
Провожаю их до ворот. Он чинно ведет ее под руку, как после дружного семейного визита к лучшему другу. И ни одного, даже беглого взгляда на окна второго этажа. Будто и не прожил здесь все свое детство! Ну, оглянись же! Хотя бы любопытства ради! Может быть, зияющие, как после бомбежки, окна разрушенного дома пробудят в тебе сомнения в правильности поступков твоих?!
Нет, не оглянулся...
Окликаю их, когда они уже почти добрались до дороги. Поспешно и одновременно поворачиваются обе головы.
Вопрос задаю подчеркнуто сухо. Пусть не думают, что разжалобили. Но, в конце концов, не только же ему дано печься об интересах науки, нефтяной промышленности и страны в целом!
– А ты уверен, что прирост нефти будет достаточно высокий?
– Не менее двадцати процентов, - отвечает сразу, не колеблясь. Ну, чего-чего, а убежденности ему не занимать.
– Ладно, - говорю, - можешь сказать в управлении, что я согласен. Я сегодня в ночь работаю, вряд ли кого-нибудь из начальства поймаю...
Он опять хочет броситься ко мне, но жена держит его крепко.
– Молодчина!
– кричит он мне издали.
– Я это знал, я не сомневался. Вика может подтвердить, - заглядывает ей в лицо.
– Ну, что я тебе говорил?! Она волновалась. А я - нет... Я знал, что смогу тебя убедить.
Вхожу во двор, прикрываю за собой ворота... Сдерживаю зевоту. Сколько же я спал? Уже около двенадцати, почти пять часов получается. Ну что же, вполне достаточно...
Прежде чем начать пробежку, застилаю столик во дворе скатертью. На всякий случай. А вдруг все-таки явится...
Буквально через несколько десятков метров покрываюсь испариной. В конце второго круга ощущаю, как из раскрывшихся пор вместе с капельками пота выходит отрава ночного кутежа; сквозь пелену обволакивающей вялости прорываюсь к привычному состоянию легкости и свободы - бег доставляет удовольствие и может длиться сколько угодно...
Под яростное визжание камнерезных дисков (сегодня почему-то они особенно неистовствуют) делаю шесть кругов, сбавляю темп и перехожу на быструю ходьбу. Задерживаюсь у ворот из-за дыхательных упражнений и наконец вступаю во двор. Вижу сидящего за столом длинноволосого парня, одного из той троицы, и сразу же на затылок обрушивается что-то жгучее. Будто кипятком ошпарили. Ноги подгибаются, касаюсь коленями земли, все вокруг на мгновение темнеет, поглотив длинноволосого вместе со столом. Потом он возникает совсем рядом в странной позе, с задранной ногой. Успеваю нагнуться, рифленая подошва ботинка, царапнув ухо, оказывается у меня за спиной; теперь он сидит у меня па плече. Рывком сбрасываю его, поднимаюсь на ноги. Что делается сзади, не вижу, но кто-то вторым ударом ожигает затылок, .и все вдруг опять погружается в темноту. В разрывающие се короткие вспышки света наношу удары по всему, что мелькает перед глазами.
Когда прихожу в себя, во дворе никого нет. Тупая ноющая боль в затылке отдает в лобную часть, и от малейшего движения темнеет в глазах. Из-за страшной боли в ребрах трудно дышать. Кряхтя, добираюсь до крапа и сую голову под холодную воду...
Что им всем от меня надо? Что они хотят? Чего добиваются? Один и тот же вопрос бьется в моей разламывающейся от боли голове.
Дышать очень трудно, хочется распрямиться. Пробую вытащить голову из-под крана. Но она пышет жаром как раскаленная. Боль невыносимая. Опять сую макушку под воду... Что они от меня хотят? Что им нужно?
Теперь усиливается боль в боку, ползет от ребра к ребру вверх, к лопаткам, к затылку... Кольцо замыкается... Все объединяется как бы в одну рану - от ребер до головы, а водой ей не поможешь.
Дотаскиваюсь до стола. Ложусь на него животом. Щекой ощущаю крахмальную жесткость скатерти. Белизна, в которую уперся глаз, покрывается темными влажными пятнами. От капель...
Ну что теперь делать? Где их найдешь? А если и найдешь?.. Не убьешь же! А этот даже не оглянулся. Будто и не жил здесь. Не умирал от туберкулезных палочек. Вот здесь же, на этом же месте сидел!.. Все забыл... Все... Ну а что пользы, когда помнишь? Еще ведь тяжелей!..
Ну, пора вставать. Не лежать же так всю жизнь? Надо посмотреть, что с лицом сделали...
До маминого трюмо далеко, оно в комнате, туда не доберешься. В маленьком зеркальце под лестницей лицо помещается частями. Все вроде цело, на ощупь тоже ничего не болит. Значит, по лицу не били. Или промахивались. Это хорошо. Все остальное- это мое личное дело: и боль, и обида, и память... А вот с лицом сложнее. На него уже имеют право. Надо объяснять, оправдываться, придумывать. Или отсиживаться. Дома. А такой возможности сейчас нет. Вечером - смена. И если не выйти, подумают - смылся. Ребятам и без того трудно будет что-нибудь объяснить. А так получается - предал и скрывается...
А эти-то что так взъелись? Почему такая злость? Неужели только за то, что понравился ей? И откуда они об этом знают? Кто они вообще такие? На студентов не похожи. Хотя сейчас их не разберешь. Все на одно лицо. И работяги, и воры, и студенты... Один портрет...
Почему же она не пришла? Сама же обещала. И. как обещала! Значит, что-то ей помешало. Fie может такой человек обмануть. Не должна. В чем, в чем, а уж в этом разбираемся... Никто ее за язык не тянул. Сама пришла, сама обещала...