Парк
Шрифт:
– А кто его родители, твоего Друга?
– Отец ректор вуза. А зачем тебе?
– Ректор - это директор?
– Да. Раньше они здесь жили, в этой комнате. А мы на втором этаже. Потом поменялись: они туда, а мы сюда.
– А сейчас где живут?
– В самом центре... Там, где кинотеатр "Художественный". Помнишь, мы были?
Она идет к своему чемоданчику. Порывшись, извлекает откуда-то из дальних глубин, чуть ли не из-за подкладки, двадцатипятирублевку.
– У вас здесь комиссионка есть?
– Есть, конечно.
– Платье. Ты добавишь?
– Конечно.
Просияв, благодарно целует.
Кроме нас за столом несколько родственников Друга. Тоже молодежь. У нас с Писателем одинаковые дешевые пиджаки из желтоватого в крапинку букле, и сейчас на фоне строгих темных костюмов это очень бросается в глаза.
На Вике синее вязаное платье, купленное за восемьдесят рублей в комиссионном магазине. Держится довольно уверенно.
Ловко орудует вилкой и ножом. То и дело шепотом просит подложить что-нибудь в тарелку. Шепот настолько тихий, что сразу и не расслышишь. Но это не от робости, а из желания подчеркнуть нашу близость.
Когда начинаются танцы, ее сразу же приглашает один из родственников. Я танцую с соседкой, живущей этажом ниже. Она уже чуть пьяна, напудренное лицо бело, как стенка.
– Новая любовь?
Отвечаю неопределенной улыбкой.
– Приезжая?
– Да.
– Местные кадры вас уже не устраивают? Смеюсь и предлагаю выпить (чтобы не танцевать). Идем к столу.
Вика танцует как-то странно, вихляя бедрами.
– А ты знаешь, она вполне ничего, - удивленно говорит Счастливчик.
Пользуясь случаем, прошу помириться с ней.
– Надо, - соглашается он.
– А то ты совсем исчез.
Друг очень заинтересованно прислушивается к разговору.
– Не собирается уезжать?
– Пока нет...
Друг поправляет туго затянутый галстук.
– А если она вообще не уедет?
Это его первый вопрос о Вике, до этого он ни разу не вмешивался в разговоры о ней.
– Как не уедет?
– Я начисто отвергаю такую возможность. Даже смешно. Такое мне и в голову прийти не могло.
– Вот возьмет и не уедет, - продолжает напирать Друг.
– Ты же сам говорил, что она больше двух-трех дней не задержится.
– Да.
– А сколько прошло?
– Месяц... чуть больше. Не мог же я ее выгнать...
– А потом сможешь?
– Она сама уедет...
– А ты хочешь, чтобы она уехала?
Вопрос неожиданный. Хочу ли я? Еще недавно очень хотел.
– Да мне все равно...
Разговор прерывается, но чувствую, у Друга есть еще что сказать...
Ночью, когда, вернувшись домой, мы раздеваемся, она делится впечатлениями:
– А откуда у них столько всего?
– Чего всего?
– Хрусталь, посуда, картины, мебель... И квартира такая большая...
– Откуда я знаю... Отец его всю жизнь на хорошей работе... Зарплата высокая... Подарки... А что это тебя вдруг заинтересовало?
– Интересно же... Я никогда такого не
Тушу свет.
К трем часам съедены все креветки, выпито пиво. Говорить вроде уже не о чем. Пора расходиться. Но Счастливчик держит нас мертвой хваткой. Он выглядит совершенно трезвым, только разговорчивей обычного, и отвергает все попытки встать из-за стола.
– Я вас знаю... Из-за длинных кудрявых, с сильной проседью волос он похож на цыгана.
– Расползетесь по углам, потом собери вас...
– Да нет же, - пытается убедить его Писатель, - завтра, послезавтра, когда скажешь, договоримся и встретимся.
– Никаких завтра. Мы должны вместе встретить рассвет...
– Неудобно же. Мы шумим. Мешаем спать.
– Здесь этому только рады... Как ты?
– обращается ко мне за поддержкой. Устал?
Я не устал, мне очень хорошо сейчас с ребятами, но ради приличия тоже говорю о том, что не хотелось бы злоупотреблять гостеприимством.
– Да перестаньте болтать ерунду!
– искренне сердится он.
– Перед кем неудобно? Я же вам объясняю: здесь рады будут, если мы просидим так до конца жизни...
– Обводит взглядом наши сонные лица (Алик уже прикрыл глаза и неуверенно посапывает).
– Ну, ладно, раз так - едем есть хаш. Надо растрясти вас немного.
– А где ты его сейчас найдешь?
– не открывая глаз, довольно заинтересованно спрашивает Алик.
– Было бы желание. Найдем... Ну что, поехали?..
Вываливаемся на улицу. Ловим какой-то старенький автобус и ползем на нем в гору, где в парке, по уверениям Счастливчика, варится для нас хаш.
Друг сидит прямо за мной. За вечер он не сказал мне ни слова. Но я-то его знаю - усыпляет бдительность. Рано или поздно обязательно последует очередная атака с привлечением самых доказательных, самых справедливых доводов...
Сразу стало понятно, что дело, из-за которого он пришел, важное и неотложное. Иначе у него не бывает. Только ЧП! Полная мобилизация сил! Предельная самоотдача! И обязательно из-за чего-нибудь очень справедливого. Во имя правды!
Играет желваками, воротник поднят, голос глухой, сдавленный, папироса отброшена в сторону, как разряженный и уже бесполезный револьвер.
– Есть разговор!
Накрапывает дождик. Судя по состоянию небосвода, он неизбежно усилится. Поблизости никакого укрытия. Можно пойти в контору, рабочий день закончен. Но там еще есть люди, и это его вряд ли устроит...
Показываю на небо:
– Что будем делать?
Он не слышит моего вопроса.
– То, что ты вчера сказал, - правда?
– А что я вчера сказал?
– Ну насчет Вики?
Ого! Как свободно произнесено это имя! Будто всю жизнь о ней беседуем.
– А что именно тебя интересует?
Он отступает на шаг и торжественно, как судья, узнавший о неожиданно всплывшем и неоспоримо уличающем преступника факте, изрекает:
– Ты сказал, что тебе все равно, уедет она или нет?