Парк
Шрифт:
Он ведет нас к столу, составляет для каждого какую-то замысловатую смесь из разных бутылок и начинает рассказывать о своей мечте. Одновременно это первый тост.
– Мечтаю построить дом, - говорит он, подняв бокал, - и собрать в него всех нас. Чтобы мы жили все вместе и по утрам завтракали за одним столом. Если бы вы знали, как мне вас не хватает!
Он говорит искренне н заразительно. Он действительно всех нас любит, и мы тоже любим его, единственного, кто за многие годы знакомства не совершил по отношению ко всем нам ни одного поступка, за который можно было бы его осудить... Последние годы мы редко видимся, но при любой возможности он неутомимо подтверждает свою преданность старым дружеским привязанностям.
На стенах - огромное количество картин, масок и других свидетельств его подвижного образа жизни: уже много лет он ездит по всему миру. Он эксперт Организации Объединенных Наций и член каких-то межправительственных комиссий.
На наши отношения с Другом не обращает никакого внимания, хотя все знает. Мы оба ему дороги, поэтому он старается не вникать в подробности.
– Сейчас придут остальные, - Он готовит по второму коктейлю.
И действительно, вскоре появляются Делец, Писатель и даже Алик, которого по разного рода причинам никто из нас годами не видит.
Состояние дел наших друзей легко определить по внешнему виду. Делец наконец-то начал преуспевать. Писатель живет трудно - то ли пишет плохо, то ли не понимают его, но печать неудачника уже преобразила его черты. Алик продолжает шоферить; разница в возрасте, когда-то сразу бросавшаяся в глаза, начала стираться. Он выглядит ненамного старше своего племянника, Друга.
– Объявляю программу...
– В руке у Счастливчика опять бокал, что-то он стал увлекаться алкоголем.
– Мы имеем столик в "Интуристе"; говорят, там новый оркестр, и есть смысл его послушать, потом можем вернуться сюда или, - он понижает голос, - заехать в одно местечко, где нас хорошо примут. А заодно вы посмотрите на мою дочку. Вы же ее еще не видели?
– Действительно, его дочь от певицы никто из нас не видел.
– Ну как? Программа принимается?
Все уже поддались напору его энергии и обаяния и конечно же согласны на любое его предложение.
– Тогда не будем терять время. Выпьем, и в дорогу. За вас, друзья! У меня такое ощущение, что мы ни на минуту не расставались!
Все чокаются. Даже я с Другом. Здесь, у Счастливчика, я не так остро ощущаю неприязнь к этому правдолюбцу.
Проснулся я в той же узкой, как пенал, комнате, на том же сундуке. (При всем нежелании видеть рожу своего братца, деваться некуда, да и бабушку не хотелось обижать - она-то ни при чем.)
Опять позвякивают ложки в стаканах и идет неторопливый разговор.
– Совратила ты меня, совратила, - в тяжелом басе братца проскальзывают игривые интонации, - лишила невинности, порушила принципы.
– И очень хорошо, - бодрится бабушка, - сколько можно одному жить?
– Эх, бабка, бабка, ну чем я был плох - один?
– Пить меньше будешь.
– Ты думаешь?
– Всплеск надежды придает его басу баритональный оттенок. А в какую комнату поместишь нас?
– Живите, где хотите.
– Нет уж, ты решай.
– Да хотя бы в эту.
Видимо, речь идет о комнате, в которой сплю я, потому что братец вспоминает обо мне.
– А родственничек-то наш скандалист, оказывается. Такое вчера накрутил! Большой бузотер...
– А эта откуда? Твоя?
– Отторг по случаю. Ну, двинули, старушка? Как раз к открытию успеем...
– И наволочек надо купить.
– Все возьмем, что надо... Новую жизнь - в чистой постели!.. Вот отныне наш девиз...
– А она с нами пойдет?
– Незачем.
– А звать-то хоть как?
– Виктория... Вика... Тори - как тебе угодно... Королевское имя.
– Он шумно отодвигает стул, топает мимо двери. На всякий случай закрываю глаза, чтобы не вступать в разговор, если ему вздумается заглянуть в дверь...
Ушли... Встаю, собираю вещи. Денег осталось в обрез, на билет. Щупаю лицо, обнаруживаю странное смещение рельефа - выровнялись впадины, утонули возвышенности. И все болит. Даже глаза.
Беру чемодан. И хотя знаю, что в доме никого нет, выхожу из комнаты на цыпочках. Ловлю себя на этом и начинаю двигаться более уверенно.
Сажусь за стол, чтобы написать прощальную записку с извинением за столь срочный отъезд. Какую бы придумать причину? Ничего подходящего в голову не приходит, иду умываться. И здесь между туалетом и умывальником натыкаюсь на нее. Волосы заплетены в косы, на босых ногах туфли братца Гены,
Опешив, здороваюсь так, будто живем в одном доме много лет, и вхожу в туалет, хотя шел умываться. Поторчав в туалете, застаю ее на том же месте. Приступаю к умыванию. И неожиданно для себя прерываю молчание.
– Ты как здесь очутилась?
– Тут же понимаю глупость своего вопроса.
– Ты что, давно с ним знакома?
– Нет.
– Ну, сколько? Год, два, неделю, день?.. Молчит, вперив взгляд в пространство.
– Ты что, не слышишь?
– Слышу.
– Что же не отвечаешь? Вчера, что ли, познакомилась?
– Да.
– И что, так вот сразу поехала с ним?
Ответа я не жду. Вопрос, так сказать, риторический.
– А если бы я тебя взял с собой, ты бы и со мной поехала? Ты что, вещь какая-то, что ли? Кто тебя хочет, тот и берет? В глазах слезы.
– Ну что ты плачешь? Я же правду говорю. А пожарника этого ты откуда знаешь? Где познакомилась? На пожаре?
– Нет.
– А где?
– У художника одного...
– Какого художника?
– Сергея.
– А его ты откуда знаешь?
– Жила у него.
– Как жила?
– На антресолях.
– Рисовал он тебя, что ли?
– Иногда рисовал.
– Голую?.. А как ты к нему попала? Родители у тебя есть.
– Нет.
– Как нет?
– Я детдомовская. Родители венгры были.