Парк
Шрифт:
Он ведет нас к столу, составляет для каждого какую-то замысловатую смесь из разных бутылок и начинает рассказывать о своей мечте. Одновременно это первый тост.
– Мечтаю построить дом, - говорит он, подняв бокал, - и собрать в него всех нас. Чтобы мы жили все вместе и по утрам завтракали за одним столом. Если бы вы знали, как мне вас не хватает!
Он говорит искренне н заразительно. Он действительно всех нас любит, и мы тоже любим его, единственного, кто за многие годы знакомства не совершил по отношению ко всем нам ни одного
На стенах - огромное количество картин, масок и других свидетельств его подвижного образа жизни: уже много лет он ездит по всему миру. Он эксперт Организации Объединенных Наций и член каких-то межправительственных комиссий.
На наши отношения с Другом не обращает никакого внимания, хотя все знает. Мы оба ему дороги, поэтому он старается не вникать в подробности.
– Сейчас придут остальные, - Он готовит по второму коктейлю.
И действительно, вскоре появляются Делец, Писатель и даже Алик, которого по разного рода причинам никто из нас годами не видит.
Состояние дел наших друзей легко определить по внешнему виду. Делец наконец-то начал преуспевать. Писатель живет трудно - то ли пишет плохо, то ли не понимают его, но печать неудачника уже преобразила его черты. Алик продолжает шоферить; разница в возрасте, когда-то сразу бросавшаяся в глаза, начала стираться. Он выглядит ненамного старше своего племянника, Друга.
– Объявляю программу...
– В руке у Счастливчика опять бокал, что-то он стал увлекаться алкоголем.
– Мы имеем столик в "Интуристе"; говорят, там новый оркестр, и есть смысл его послушать, потом можем вернуться сюда или, - он понижает голос, - заехать в одно местечко, где нас хорошо примут. А заодно вы посмотрите на мою дочку. Вы же ее еще не видели?
– Действительно, его дочь от певицы никто из нас не видел.
– Ну как? Программа принимается?
Все уже поддались напору его энергии и обаяния и конечно же согласны на любое его предложение.
– Тогда не будем терять время. Выпьем, и в дорогу. За вас, друзья! У меня такое ощущение, что мы ни на минуту не расставались!
Все чокаются. Даже я с Другом. Здесь, у Счастливчика, я не так остро ощущаю неприязнь к этому правдолюбцу.
Проснулся я в той же узкой, как пенал, комнате, на том же сундуке. (При всем нежелании видеть рожу своего братца, деваться некуда, да и бабушку не хотелось обижать - она-то ни при чем.)
Опять позвякивают ложки в стаканах и идет неторопливый разговор.
– Совратила ты меня, совратила, - в тяжелом басе братца проскальзывают игривые интонации, - лишила невинности, порушила принципы.
– И очень хорошо, - бодрится бабушка, - сколько можно одному жить?
– Эх, бабка, бабка, ну чем я был плох - один?
– Пить меньше будешь.
– Ты думаешь?
– Всплеск надежды
– Живите, где хотите.
– Нет уж, ты решай.
– Да хотя бы в эту.
Видимо, речь идет о комнате, в которой сплю я, потому что братец вспоминает обо мне.
– А родственничек-то наш скандалист, оказывается. Такое вчера накрутил! Большой бузотер...
– А эта откуда? Твоя?
– Отторг по случаю. Ну, двинули, старушка? Как раз к открытию успеем...
– И наволочек надо купить.
– Все возьмем, что надо... Новую жизнь - в чистой постели!.. Вот отныне наш девиз...
– А она с нами пойдет?
– Незачем.
– А звать-то хоть как?
– Виктория... Вика... Тори - как тебе угодно... Королевское имя.
– Он шумно отодвигает стул, топает мимо двери. На всякий случай закрываю глаза, чтобы не вступать в разговор, если ему вздумается заглянуть в дверь...
Ушли... Встаю, собираю вещи. Денег осталось в обрез, на билет. Щупаю лицо, обнаруживаю странное смещение рельефа - выровнялись впадины, утонули возвышенности. И все болит. Даже глаза.
Беру чемодан. И хотя знаю, что в доме никого нет, выхожу из комнаты на цыпочках. Ловлю себя на этом и начинаю двигаться более уверенно.
Сажусь за стол, чтобы написать прощальную записку с извинением за столь срочный отъезд. Какую бы придумать причину? Ничего подходящего в голову не приходит, иду умываться. И здесь между туалетом и умывальником натыкаюсь на нее. Волосы заплетены в косы, на босых ногах туфли братца Гены,
Опешив, здороваюсь так, будто живем в одном доме много лет, и вхожу в туалет, хотя шел умываться. Поторчав в туалете, застаю ее на том же месте. Приступаю к умыванию. И неожиданно для себя прерываю молчание.
– Ты как здесь очутилась?
– Тут же понимаю глупость своего вопроса.
– Ты что, давно с ним знакома?
– Нет.
– Ну, сколько? Год, два, неделю, день?.. Молчит, вперив взгляд в пространство.
– Ты что, не слышишь?
– Слышу.
– Что же не отвечаешь? Вчера, что ли, познакомилась?
– Да.
– И что, так вот сразу поехала с ним?
Ответа я не жду. Вопрос, так сказать, риторический.
– А если бы я тебя взял с собой, ты бы и со мной поехала? Ты что, вещь какая-то, что ли? Кто тебя хочет, тот и берет? В глазах слезы.
– Ну что ты плачешь? Я же правду говорю. А пожарника этого ты откуда знаешь? Где познакомилась? На пожаре?
– Нет.
– А где?
– У художника одного...
– Какого художника?
– Сергея.
– А его ты откуда знаешь?
– Жила у него.
– Как жила?
– На антресолях.
– Рисовал он тебя, что ли?
– Иногда рисовал.
– Голую?.. А как ты к нему попала? Родители у тебя есть.
– Нет.
– Как нет?
– Я детдомовская. Родители венгры были.