Парк
Шрифт:
– Экий ты, отец, нетерпеливый. Пока прямо, до туннеля, там свернем и опять прямо...
– И далеко?
– Нет... здесь рядом.
– А все-таки куда?
Меня тоже интересует этот вопрос - счетчик съедает жалкие остатки моих денег.
– В Болшево, - недовольно бурчит под нос братец и опять поворачивается ко мне.
– В Болшево?!
– переспросил шофер, и стало понятно, что это где-то очень далеко.
– А где там?
– Мимо станции, через Клязьму и направо...
– Там не проедем.
– Прорвемся,
– Художники не живут на магистралях... Пока... Ну, ничего, это временно... Я рад, что ты любишь искусство. А с чтением как? Читаешь много?
– Когда как.
– Но любишь это дело?
– Да.
– Готовь место в чемодане,
– Зачем?
– Для подарка... Десять томов на выбор из семейной библиотеки. Слово потомственного книголюба. А как к музыке относишься? Шопена любишь?
– Да.
– Будешь сегодня иметь удовольствие.
Матисс оказался маленькой рыжей женщиной в брюках, туго натянутых на коротких крепких ногах. Брату она очень обрадовалась. Бурно обнялись. Через стеклянную веранду прошли в жарко натопленную комнату.
– Вот познакомься, брата привез, - он подтолкнул меня вперед.
– А это Тамара, замечательный художник, современный Матисс.
Матисс зарделась, захлопотала.
– Садитесь, прошу вас. Ой, сколько всего накупили... И маслинки... Молодцы, мальчики.. Люся очень обрадуется, она их обожает...
– Дочка, - шепнул брат, и стало понятно, что он имел в виду, когда спрашивал про Шопена.
– Работы сразу покажешь или потом, после ужина?
– Потом, потом, - кокетливо отмахнулась Матисс.
Брат согласился, но дал понять, что огорчен таким решением.
– Все мы таковы, - сказал он с грустью.
– Сперва утоляем голод плоти, а потом уже голод духовный...
Обе бутылки водки опустошаются мгновенно, после чего Шопен, удивительно похожая на мать, исполняет на расстроенном пианино "Красный Октябрь" что-то напоминающее "Собачий вальс". И глубоко удовлетворенный брат засыпает тут же за столом.
Последние слова его обращены к Матиссу:
– Покажи юноше работы...
Мать и дочь приволакивают ярко раскрашенный деревянный чемодан, откидывают крышку, и я вижу довольно симпатичных гипсовых собачек с аккуратной прорезью между ушами.
– Даже неудобно, - смущенно, но не без тайного удовлетворения демонстрирует свои произведения Матисс.
– Ему очень нравится, - нежный взгляд на спящего за столом, - они все сенбернарчики. Он очень любит эту породу...
Попытка разбудить брата заканчивается безуспешно, даже отвечая на мои вопросы, он продолжает спать.
Матисс объясняет, что в такое время выбраться отсюда трудно. Дочь хранит молчание: она вообще молчаливый человек, недовольное выражение не покидало ее лица весь вечер.
В комнате кроме стола и пианино стоит диван (деревянная полочка над ним уставлена сенбернарами матиссовского производства)
– Он всегда за столом спит, - поймав мой взгляд, успокаивает Матисс. Сейчас я постелю... Ложитесь, отдыхайте спокойно...
Просыпаюсь от сдавленных и монотонных женских криков. Кто-то кричит сквозь крепко стиснутые зубы. Или же рот зажат рукой... Братец продолжает спать...
Бросаюсь к двери, в которую, уложив меня спать, удалились Матисс и Шопен.
В большой темной комнате с двумя нетронутыми кроватями никого нет. Миную еще одну дверь и с разбегу утыкаюсь в какую-то мягкую, податливую, но непреодолимую преграду. Справа мелькает полоска света; дергаюсь к ней и, уже пробившись в комнату, понимаю, что дверь занавешена ковром...
Я в комнате не один. На полу верхом на ком-то сидят Матисс и Шопен. Матисс методично и без злости наносит удары по чему-то мягкому (звук ударов шлепающий). В такт ударам вскидываются чьи-то ноги и раздаются крики, приглушенные рукой Шопена. (Она сидит на плечах существа, подвергаемого экзекуции, и, по возможности, мешает ему шуметь.)
Восседающая на пояснице жертвы Матисс увидела меня сразу, но прежде чем я успел ее остановить, наносит еще несколько ударов.
– Что вы делаете?! Как вы можете?!
– взволнованно вопрошаю я, оттаскивая мать и дочь от третьей представительницы прекрасного пола - девицы лет семнадцати с совершенно спокойным и нисколько не удивленным моим появлением лицом.
– Знает собака, чье мясо съела, - мрачно роняет Матисс, направляясь к двери, украшенной ковром. Шопен хранит молчание, но оторвать ее от жертвы труднее, чем мать, - свидетельство ее большого внутреннего темперамента...
Вслед за Матиссом она возвращается в комнату, где за столом преспокойно продолжает спать братец. Дамы, налив из вскипевшего чайника по стакану чая, бодро его выпивают. Я стараюсь не задавать вопросов, но кое-что они сами высказывают, когда схлынула первая волна возбуждения,
– Будет знать...
– сказала Матисс.
– Стерва, - согласилась Шопен.
– А кто она?
– спрашиваю я.
– Сама знает, - опередив мать, буркнула Шопен.
– Кровь нашу сосет...
– Слезы навернулись на глаза Матисса; все же она более чувствительная натура, чем ее дитя.
– Ну, спите, не будем мешать...
Уснуть удалось довольно быстро. Должно бы быть наоборот, из-за обилия впечатлений, но, видимо, сильно устал...
Теперь ему обязательно, просто позарез нужно предупредить своих о том, что вернется домой поздно. Иначе они будут беспокоиться. Второй двухкопеечной монеты у меня нет, поэтому по дороге к Счастливчику делаем огромный крюк отец его живет в самом конце бульвара, в Доме ученых.
Остаюсь у фонтана, бьющего из разинутой пасти длиннохвостого дракона, и он, еще раз извинившись, исчезает в подъезде, украшенном сложным резным орнаментом.