Парк
Шрифт:
В только что бешеных глазах столько мольбы, что сразу уступаю.
Выхожу во двор.
Объясняю ребятам, что вынужден оставить ее у себя. По лицам вижу, как каждый это воспринимает: все по-разному, но удивленно.
– Да гони ты её - Алик, стиснув зубы, таращит глаза - демонстрирует, как надо разговаривать с такими особами. Рожа у него в этот момент действительно страшная. Кого хочешь убедит...
Они уходят, решив, что у меня появились какие-то новые соображения. Все, кроме Писателя.
К моему возвращению она уже переоделась в домашний халатик.
– Чай у тебя есть?
Ведет себя очень деловито, будто всю жизнь только тем и занималась, что готовила мне чай.
Заварки почти нет, на самом дне пачки, но ее это не смущает. Почему-то ей очень весело. Что-то напевает под нос.
– Я теперь совсем другая стала, - заверяет она меня за чаем.
– Вижу.
– Нет, правда. А знаешь почему?
– Нет.
– Из-за тебя. Да, да... Я совсем изменилась. Не веришь? Пожимаю плечами.
– Раньше я всех слушалась.
– А теперь?
– А теперь только тебя...
– Меня?
– Да...
– Почему это?
– Потому, что я тебя люблю.
Покраснела, но глаза не отвела. В облике вызов - делай, мол, со мной что хочешь, но все равно скажу, что думаю.
– И с чего ты это решила?
– Я все время о тебе думаю.
– А почему ты моему товарищу нагрубила?
– А что это за девушка?
– Какая девушка?
– Ну, которую ты танцевать приглашал. У тебя с ней что-нибудь было?
– Ну, предположим.
– Поэтому и нагрубила...
– Упоминание о девушке из парка ЦДСА опять так ее расстраивает, что вот-вот расплачется.
– Ты что, ревнуешь, что ли? Это же было до того, как мы познакомились... И вообще, у тебя нет никаких оснований. Смешно даже...
Прерывает меня; такое ощущение, что она и не слышала
моих слов. Сейчас для нее главное - высказаться. Слова звучат как клятва, голос звенит;
– До меня больше никто не дотронется. Никогда... До конца жизни.
Усмехаюсь. Очень уж не верится. Но любопытно - почему вдруг она приняла такое решение?
– Не веришь?! Я поклялась. Только ты!
– Что - только я?
– Только ты можешь сделать со мной все, что захочешь. Даже убить.
А она действительно с легким сдвигом. Алик прав. А может, и не легким, а вполне основательным...
– Нет, правда, хочешь меня убить?
– Ну что ты ерунду мелешь? Почему это я должен хотеть тебя убить?
И тут начинается нечто, к чему я никак не подготовлен. С рыданиями, рвущимися откуда-то из самого ее нутра, она бросается ко мне:
– Я не хочу жить. Прибей меня, прибей... тварь залапанную... И все норовит упасть на колени. Пытаясь помешать, чувствую,
– Да успокойся ты. Ну хватит. Хватит, говорю.
Но она все-таки прорывается к ногам и утыкается в них лицом. Наклонившись, глажу ее по волосам...
– Я уеду, уеду. Два дня поживу и уеду. Честное слово.
– Ну хорошо, хорошо, только не плачь...
Она все сильней прижимается к моим ногам и плачет так горько и обильно, что слезы, пропитав ткань брюк, касаются кожи.
Ночью она не засыпает ни на минуту. Сквозь сон ощущаю, как она тихонько гладит меня, целует и что-то еле слышно пришептывает, будто молится: "Дорогой, дорогой, хороший, красивый, сильный... Рученьки мои... Шейка... глазки..."
Только мать меня так ласкала, когда я был совсем маленьким, так же нежно и преданно. Бедная мама...
Под самое утро, на рассвете, улавливаю что-то странное в ее поведении отпрянув от меня, забивается в угол. На застывшем лице страх, будто кто-то целится в нее из пистолета.
– Что с тобой?
– Слышишь?
– Что?
– Режут.
Звук действительно режущий.
– Это карьер... Что?
– Карьер. Камень режут для стройки.
– А далеко он?
– Да... не обращай внимания...
Но она долго не может успокоиться.
Я тоже первое время мучился - мерзкий все же звук получается, когда металл вгрызается в камень. Надрывно визжащий, без передышки. Как будто глотку за глоткой режут...
– Как она на тебя смотрит!
– улыбается Писатель. Это первая его улыбка за вечер (медленно отходят от дневных неприятностей литературные работники).
– Кто?
– Очаровательное создание... вой у дверей... Оглядываюсь, но лица девушки, которая в сопровождении двух парней выходит в дверь, разглядеть не успеваю.
– И ручкой тебе махала! А ты все так же нравишься женщинам!
– откровенно удивляется он.
– Да, - говорю, - нравлюсь. А что?
Улавливает в моем голосе легкий вызов и обнимает за плечи. Уверяет, что ничего плохого не имел в виду.
– Просто удивляешься тому, что человек без высшего образования может нравиться женщинам?
– Глупости... Я удивляюсь тому, что мы вообще еще можем нравиться женщинам. Да еще таким молоденьким... Прижимает меня к себе.
– Ты перебрал немного.
– Самую малость.
– Чуть больше, чем малость, раз начинаешь придираться. Я же тебя знаю. Как ты это называешь?
– Повышенное чувство справедливости.
– Ты в прекрасной форме, Марат.
– Он с удовольствием оглядывает меня. Качаешься?
– Еще как...
– Молодец... А на меня противно смотреть, когда раздеваюсь, - мешок дерьма.