Парк
Шрифт:
Не дождавшись ответа, продолжает:
– А хочешь, к Счастливчику зайдем?
– Он в Америке.
– Уже вернулся. Я звонил ему вчера. Ты был у него на новой квартире?
– Нет.
– Дай две копейки.
Рядом с телефонной будкой табачный киоск. Есть "БТ>, а главное, есть возможность чем-то заняться, пока он звонит...
Счастливчик живет теперь где-то в самом центре города. О его квартире, машине, влиятельном тесте, красавице жене, пылкой любовнице, дружеских связях, служебных
Друг сует мне трубку, голос в телефоне все такой же лихой и искренний.
– Куда же ты пропал?! Ты мне что обещал? Хотя бы позвонил, если уж зайти не можешь!.. Я был у тебя, но ты же через день работаешь?
– Да.
– Поэтому не застал...
Врет, наверное. А может, и нет, зачем ему?
– Как поживаешь? Ты один, что ли, там остался? Двор пустой. Спросить даже не у кого.
Значит, действительно приезжал. Удивительный человек Счастливчик!.. Вдруг очень хочется его увидеть.
– Сейчас приедем, все расскажу.
– Жду. Вешаю трубку...
Разбудили меня голоса за дверью, негромкие и какие-то уютные. Комната, в которой меня уложили, узкая, шириной в окно. Из-за прикрытых ставен полумрак, на стенах белеют пятна фотографий. Их очень много, разных размеров. Широкий удобный сундук, на котором я лежу, покрыт чем-то очень мягким, видимо пуховой периной, и даже не одной. Очень уж мягко.
Разговор за дверью идет неторопливый, спокойный; кажется, что два человека, встретившиеся за утренним завтраком (слышно позвякивание ложки о стакан), беседуют друг с другом давно, много лет, на одну и ту же давнюю тему. Хриплый мужской бас привычно поддразнивает:
– ...Ни денег, ни друга, ни счастья, ни хаты, ничего - кругом шестнадцать...
Старческий женский голос наивно возражает: ч- Как "ни хаты"?! А это что не хата? Бас спокойно ироничен, ласков:
– Ну какая же это хата? Это не хата, а святая обитель. Храм...
– Я же тебе говорила, можешь приводить кого угодно...
Я только рада буду.
– А принципы?
– Чьи принципы?
– Мои... Как можно оскорбить память предков, обитавших в этих стенах?! Только высоконравственная женщина достойна переступить порог этого дома! А я таковых, увы, не знаю...
– Перестань фиглярничать... И тише, пожалуйста... Разбудишь мальчика... Опять голос как из трубы...
– Спиртовые полоскания души вредны для голоса... А мальчик-то - наша кровь... Любит поспать...
– Тише...
– Так кем он все-таки мне приходится?
– Он племянник мужа твоей тетки Нины.
– Это той, что сбежала когда-то с азербайджанцем?
– Да.
– Что же ты меня не разбудила? Надо было встретить родственничка поторжественней. Все же почти братец, хоть и мусульманин...
– Ничего,
Слышится стук отодвигаемого стула, тяжелые шаги - "почти братец", видимо, обликом соответствует голосу.
– Ты куда?
– Взгляну на родственничка.
В дверь просовывается лохматая голова с массивным черепом и небольшими припухшими глазками. Братцу лет тридцать, не меньше. Глаза светятся доброжелательным любопытством.
– Искусство любим?
– спрашивает он, обнаружив, что я не сплю.
– Матисса хочешь посмотреть?
– Чего?
– Не чего, а кого Матисса...
– Самого великого импрессиониста.
Неуверенно киваю.
– Молодец... Готовься к вечеру...
– Голова исчезает.
Одеваюсь.
Хозяйка дома, которую мне разрешено называть бабушкой, оказывается добрейшим, ласковым существом. Пока пью чай! расспрашивает о маме.
К сожалению, ничего радостного рассказать не могу. Спасибо... Да... Неважно. Нет... Продолжает худеть. Много работает. Много курит. Кашляет по ночам. Не спит из-за одышки. И не признает никакого лечения...
Бедная мама...
Братец, при своих значительных размерах и грузности, человек энергичный, порывистый. Нырнув в очередной магазин, возвращается бегом, плюхается на переднее сиденье, и мы едем дальше.
Над серыми снежными валами по обе стороны мостовой мелькают неоновые вывески магазинов, но Гена - так зовут братца - не придает им никакого значения. Останавливает машину, следуя каким-то только ему понятным соображениям, там, где не видно никаких внешних признаков торговли, просит у меня денег и рывком выбрасывает тело из машины.
Шофер такси настороженно оглядывается - кузов после каждого такого броска долго качает...
– Ничего лишнего, - объясняет брат, - только самое необходимое. Художники любят внимание.
И добросовестно перечисляет содержимое свертков.
– Водочка... Пивко... Маслинки... рыбка... колбаска... Огурчики. (Огурчики почему-то красного цвета и официально называются томатами.)
– Поехали, отец!
– возбужденно восклицает братец. Машина трогается.
Молоденький водитель уже давно пытается выяснить, куда мы едем.
– Да сюда рядом... Сейчас за угол. До светофора.. А там чеши прямо.
Спинка сиденья прогибается и жалобно скрипит, когда он, опять же рывком, поворачивается ко мне.
– Вот так вот, братец, и живем... поклонением искусству, ничего другого. Ты студент?
– Нет, работаю.
– А образование как же?
– Хочу поступить. На заочное.
– Тоже неплохо. Хотя хуже... Надо бы вкусить сладость студенчества. Замечательная пора - цветение души и буйство желаний...
– Куда все-таки едем?
– прерывает его шофер. Братец обижается,