Парма
Шрифт:
Гриша присел к Мише Калачу, обидчиво напомнил и ему:
— Уж не могли разбудить!
Миша не ответил. Он наблюдал, как Петя «плавает» по луже.
— Не промокают? — любопытствовал Миша.
— Хоть бы капля! Вчера весь день в воде, сегодня…
— А я вот как знал, что мне эти придется донашивать, — сказал Миша и стал разуваться. — Все клеил, клеил за Витьку…
Стянул один сапог, сунул в него руку. Портянка с ноги сползла, и Петя с Гришей увидели на пятке у Миши большой волдырь.
— Что у тебя?
— Мозоль, не видите? Подкладка там мешается.
Петя сдвинул белесые брови, прикусил губу. Подошел ближе, еще раз посмотрел на Мишину мозоль и тоже стал разуваться.
— Скидывай другой сапог!
— Зачем?
— Скидывай, раз говорят! — и, не дожидаясь, когда Миша проморгается, надел его заклеенный сапог.
— Будешь носить новые, они не трут…
Было еще рано, но солнце уже выбралось из-за гор, обрушило потоки дымных лучей на луга. Туман заволновался и, редея, потянул в скрытую от солнечного света долину Цепёла. Там он устоится и в полдень всплывет над Кваркушем новым облаком. Так и рождаются здесь облака.
День начинался блеском, птичьими песнями, звоном ручьев.
Вышли из домика и Нина с Наташей. Прежде чем сесть, Наташа провела пальчиком по скамейке — нет ли чего мазучего — и лишь после этого осторожно присела, поддернув на коленках брюки.
Нина посмотрела из-под ладони припухлыми со сна глазами на прозрачную светлынь утреннего неба, на дымящиеся, розовые от солнечных лучей луга, сказала печально:
— Только разведрилось — и уезжать. Обидно как-то…
— Куда это ты собралась? — подозрительно прищурился Петя.
— Как куда? Сегодня прилетит вертолет и увезет нас домой. Погода-то ведь летная!
— Летная… А телят кто за тебя пасти будет?
— Телят… — Нина об этом не подумала. — Тогда, тогда никуда я не полечу… Пускай летит Валя. И еще — кто соскучился по дому.
Наташа тряхнула кудряшками, испытующе посмотрела на Нину.
— А сама не соскучилась?
Нина ответила не вдруг. Потеребила зубами петельку фуфайки, села рядом с Наташей.
— Если говорить по правде — здорово соскучилась. Но телушек я не брошу, пока не придут пастухи. А ты?
Наташа не ожидала такого вопроса, опустила глаза. Тонкие губы дрогнули.
— А я хочу домой… Все о маме думаю…
— Эх ты, неженка! — неожиданно вскипел Миша Калач. — «Думаю, думаю!» Правда, что тебе только в артистки, а не телят пасти! — И, все больше распаляясь, Миша понес без остановки: — Ну и уматывай, никто не заплачет! Правильно говорил Витька, нечего было с вами связываться… Далеко за лесом глухо застрекотало.
— Летит! — прошептала Нина.
— Летит! Летит! — забыв Мишины упреки, закричала Наташа.
Все, кто оставался в домике, высыпали на улицу. До нытья в ушах прислушивались к слабому стрекотанию, но оно не приближалось. А вскоре и совсем затихло.
— Вот тебе и «думаю», — передразнил Миша Калач Наташу.
Ребята приуныли. Не ослышались ли? Увидев учителя, побежали навстречу.
— Да, да, вертолет, — подтвердил Василий Терентьевич. — Другим курсом заходит. С той стороны, откуда он летел, самый крутой подъем к полянам.
Второй раз услышали вертолет, когда уже выгнали на луг телят. Хоть и ждали этого звука, а возник он так неожиданно и так отчетливо, что даже телята и лошади пугливо запрядали ушами. Ровное гудение росло, ширилось, заполняя гулкие долины.
— Сюда! Сюда! — кричал Гриша-младший, размахивая над головой шапкой.
Издали низко летящий вертолет до смешного походил на головастика — брюхатого, с длинным тонким хвостом. Ребята видели в воздухе вертолеты не раз, но чтобы вот так низко — не приходилось. И не отрывали глаз от быстро приближающейся машины.
Облетев поляну, «головастик» повис над избушкой, покачиваясь, чуть приспустив хвост, словно бы разглядывая, куда присесть. Вращающиеся лопасти подняли ветер, и тот разметал вывешанные на просушку порожние мешки, одежду. Телята сумасшедше бросились к Цепёлу.
— Ни шагу к дому, пока вертолет не сядет! — приказал Василий Терентьевич. — А ну, поворачивать телят!
Не очень-то хотелось в такую минуту бежать за телятами, но Василий Терентьевич уже мчался им вслед, махая вицей. За учителем кинулись Витя Пенкин, Миша Калач. И вот уже все ребята бегут заворачивать животных, растекаясь широким полукружием, огибая стадо с боков и спереди.
Вертолет приземлился, сбавил газ и, почихав, заглох. Открылась бортовая дверь, на траву выпрыгнули люди. Ребята неслись к домику, не чуя под собой ног, далеко позади оставив Василия Терентьевича. Зеленый тупоносый «головастик», утомленно свесив лопасти, стоял, просев колесами в сырой грунт, в двадцати метрах от избушки. Сильным завихрением воздуха от винта приподняло и скособочило левый скат ветхой крыши.
Летчики, в черных тужурках, в фуражках с серебристыми кокардами, уже расспрашивали о чем-то Наташу — она оставалась с Валей. Перепуганная бледная Наташа бестолково твердила, показывая на крышу:
— Как затрещит, как затрещит!..
— Привет полярникам! — приложив к козырьку руку, энергично поздоровался с ребятами стройный, как гимнаст, летчик, с веселыми глазами и тонкими усиками-стрелками по краешку верхней губы. Кажется, он считал подбегавших ребят. — Сколько же вас здесь?
— Много, двадцать три человека! — засмеялась Нина, снимая шапку и поправляя рассыпавшиеся волосы. — И еще Василь Терентьич.
— Учитель?
— Ага.
— А сколько больных?
— Больных… — Нина поискала кого-то глазами, — больных — одна Валя. Она простудилась.
Подошел Василий Терентьевич.
— Рад… вас видеть, — сказал он с сильной одышкой. — А то мы… уж к геологам подались. Чертовски нас тут погодка прижала…
— Знаем, Василий Терентьевич, — сказал летчик с усиками. — Двое суток дежурили на аэродроме, не могли вылететь. От телефонных звонков уши болят…
И протянул письмо.
Быстро прочитав его, Василий Терентьевич непонимающе посмотрел на летчиков: