Парма
Шрифт:
Но «мостовые» по берегу не бесконечны, их сменяли подступающие к самой воде ветровалы, сквозь которые без топора не пролезть. Мы поднимали на сапогах ботфорты, спускались в реку и брели по ней, покуда было возможно.
В одном месте, срезав речную петлю, неожиданно вышли на чистый песчаный берег. Впереди мрачной громадой вздымалась отвесная известковая скала. Под нее широким разливом подтекал Молмыс.
— Вапарам, — сказал Мусия и сел на песок. — Теперь смотри, долго смотри, все увидишь…
Я снял рюкзак и направился к скале. Она оказалась на другом берегу.
Вот оно что — река уходит под землю, вероятно, в карстовые образования. «Вапарам» означает на мансийском языке «исчезла вода», а «вапетам», наоборот, — «появилась вода».
Я прошел по низкому берегу и заметил, что часть воды минует омут, скапливается в небольшой ложбинке. А выхода воды не вижу. Прислушался — что-то шуршит. Подошел ближе и увидел, как струйки воды, перебирая мелкую гальку, просачиваются в грунт. Они и шуршат.
Я наклонился и начал разгребать камешки рукой. И вдруг они все пришли в движение, зашевелились, как живые, и медленно потекли в образовавшуюся крохотную воронку. Я на всякий случай отступил, но в этот момент подо мной что-то тяжело вздохнуло, песок под ногами грузно просел, и меня повлекло вместе с ним в разом разверзшуюся полуметрового диаметра воронку.
Я плохо запомнил, как удирал от этой гибельной дыры, но очутился далеко на берегу и даже вскочил на валун.
После этого случая у меня не было особого желания обследовать подобные достопримечательности Молмыса…
Вечером Мусия отругал меня за излишнюю любознательность и в назидание рассказал такой случай.
Было это еще до войны. Пастухи-манси загнали оленей на ягельную гору, а сами спустились в долину к избушке. Ночью они слышали какой-то грохот, но ничего не поняли. А утром глянули и ахнули: горы как не бывало! На ее месте, словно после сокрушительного землетрясения, громоздились камни, обломанные древесные, стволы.
Недосчитались пастухи и нескольких оленей…
Больше семи километров течет Молмыс под землей. Но весной во время паводка система подземных протоков не вмещает всю массу воды и часть ее идет поверху. Только река тут становится уже, мельче, течение ослабевает. Летом, когда спадает большая вода, временное русло пересыхает — оно очень заметное, все усыпанное галечником, — и его называют «Сухим плесом». На каком-то участке Сухого плеса я лег на каменную плиту, приник к ней ухом, и до слуха донесся отдаленный рокот пробивающейся в подземелье воды.
— Теперь узнал, что такое Вапарам? — спросил Мусия и хитро прищурился. — Узнаешь и Вапетам. Еще немного идти осталось.
4. Самый красивый таймень
Шли мы уже пятые сутки. Продукты наши кончились. На одном из привалов мы поняли, что до конца пути их не хватит. И не потому, что мы просчитались, просто невозможно было унести на себе так много. Мы несли еще и тяжелый рабочий инструмент.
— Ладно, — сказал Мусия, сосчитав разложенные на траве последние брикеты крупяных концентратов. — Каши нет — рыба есть. Много рыбы! Давай делать мышь.
Мы связали мягкой медной проволокой две легкие бутылочные пробки, затем аккуратно обтянули их шкуркой от старого воротника, пришили хвостик. В петельки, оставленные на проволоке, вдели два крепких крючка-тройника. Получилась очень похожая на настоящую мышь приманка для тайменей. Ее мы и подцепили вместо блесны к спиннинговой леске.
— А почему обязательно мышь на приманку, а не рыбку какую? — спросил я.
— Можно и рыбку, только мышь лучше. Мышь ночью туда-сида по речке гуляет, паршук ее ловит.
Паршуком Мусия называл тайменя, об этом я знал. А вот почему мыши «туда-сида по реке гуляют» — не имел представления.
— Да какие же могут быть мыши в воде? — удивился я.
— Голова у тебя есть? Пошто не думает? — рассердился Мусия. — Ма-аленькие, вот такие мышки! Плавают они ночью у берега, комариков разных собирают.
Не в тот вечер, а позднее я убедился в этом. Я стоял в русле на плоском надводном камне и удил под перекатом мелких хариусов. Было уже темно. В черной, как бы маслянистой, воде отшлифованная поверхность камня казалась белой. Вдруг возле самых моих ног кто-то бойко прошмыгнул — и бульк в воду! Я присел на корточки и увидел в тихой заводи, на мелководье, плавающих между камнями мышек. Я очень удивился и подумал, что это какие-то особые мышки. Но когда поймал одну, узнал в ней самую обыкновенную землеройку, с голыми розовыми лапками и длинным усатым хоботком.
Позднее же в желудках почти каждого пойманного нами тайменя мы находили остатки этих землероек.
«Мышь» наша была готова. Оставалось попрактиковаться с нею и дождаться вечера.
Не простое дело — приспособиться к легкой, по сравнению с блесной, а потому непривычной для руки «мыши». А бросать придется и ночью, ориентируясь только по звуку, на удар тайменя. Таймень, в отличие от других хищных рыб, прежде чем заглотить добычу, глушит ее хвостом. Вот когда он шлепнет по воде, тут в самый раз подпускать приманку.
Долго у меня не получались забросы, «мышь» летела куда угодно, только не на цель, и Мусия от досады изводился на берегу:
— Ай, не умеешь, ай, нехорошо! Так всех паршуков разгонишь.
Но вот мало-помалу я приловчился. А когда пробки намокли, стали тяжелее, вовсе на лад пошло дело.
— Ладно, — сказал Мусия. — Теперь я айда на борозду.
«Бороздой» по-местному называется продольное углубление в русле. В ней обычно и держатся таймени. Одну такую «борозду» мы заприметили еще днем и сейчас направлялись к ней. Речка в этом месте делает плавный поворот. Вода подточила противоположный крутой берег, образовав длинную, метров в двадцать, промоину.