Парма
Шрифт:
Нина проворно развернула ружье, с усилием взвела тугой курок.
Что, если зверь повернет в их сторону? Еще ни разу в жизни опасность не была такой близкой и такой ощутимо-реальной, как сейчас. Ружье ходуном ходило в непослушных Нининых руках, а в душе поднималось, росло унизительное желание закричать.
«Трусиха!» — мысленно обругала себя Нина и шагнула вперед.
— Стойте здесь. Я сейчас.
— Кто там?! — белея от страха, пролепетала Наташа и, ожидая, что Нина вот-вот выстрелит, прикрыла ладошками уши.
С трудом переставляя
Не сразу Нина сообразила, что видит лося. А когда убедилась в этом, рассмотрела его короткое, покатое туловище, мощную длинную шею с большой горбоносой головой и навостренные уши — отлегло от сердца.
— Ух, как здорово ты меня напугал! — выдохнула Нина и села на торчащий из снега камень. Ружье показалось невероятно тяжелым.
— Идите сюда! — крикнула Нина подругам.
Но лось не стал ждать, когда подойдут девочки, сорвался с места и крупной рысью бросился в низкорослую чащу.
На вырубе показались два всадника. Впереди на веселом буланом жеребчике ехал Василий Терентьевич, за ним следовал Витя Пенкин. Наташа побежала навстречу и принялась возбужденно рассказывать о только что пережитом.
— Лосей тут побольше, чем наших телят, — сказал Василий Терентьевич. — Бояться их нечего. И потом, ведь с вами была Нина…
Нина опустила глаза.
Учитель спрыгнул с лошади, передал повод Наташе, шагнул к теленку.
— А ведь правда, подняли вы свою Белку. Смотри-ка, даже жуется. Что ж, тогда вперед!!
Первая альпийская поляна оказалась совсем рядом, и через полчаса небыстрого хода отряд был на ней. Девочки невольно засмотрелись на обширную луговину, густо утыканную, точно вениками, раскидистыми кустами чемерицы. Вдали сквозь туман неясно проступали пологие скаты гор, тоже свободные от леса и тоже засыпанные снегом.
Просторно и вольно было здесь, в заоблачной высоте, непривычно для глаза после тайги — столько простора и света! Но сердце не ликовало — его сжимала тревога. Неужели на погибель гнали сюда ребята колхозное стадо? Вот ты какой коварный, желанный, далекий Кваркуш! Весь белый, холодный, как Антарктида.
Здесь, на первой поляне, были дом, скотный двор и просторный загон, огороженный пряслами. Поляна некруто скатывалась куда-то вниз, в белесый туман. Потом ребята узнали, что нижним краем она постепенно переходила в глубокую долину, где начиналась стремительная речка Цепёл. Поэтому и поляны Цепёлские. Есть еще Язьвинские поляны, тоже названные по имени реки, но они отсюда далеко, по ту сторону Кваркуша.
Ребята растопили в доме железную печурку, поставили на ее каленый верх ведра с водой. Вскипит вода — и можно будет заварить вкусную сухарницу с луком. На гвоздиках, на перекладинах на каждой приступке развесили мокрые портянки, в углу в кучу свалили мешки с продовольствием, седла, войлочные потники, сбрую. У стены батареей составили сапоги. Двадцать три пары. Маленькие и большие, худые и добрые резиновые сапоги и раскисшие сыромятные бродни.
Сквозь стены было слышно, как ревели и бодали безрогими лбами ворота запертые в сарае голодные телята. Попасти бы их надо с дороги хоть маленько, да нельзя. Трава еще не успела подрасти, ее завалило снегом, и торчит на лугу одна дуроломная чемерица. Стойкая она к холодам, с упругим толстым стеблем, вокруг которого словно бы навиты лопушистые листья, но ядовита. Из-за чемерицы и закрыли телят.
Весь вечер Василий Терентьевич утеплял сарай, подбивал снегом, заделывал большие дыры. Потом вошел в избушку. Брызгая водой, протопал в передний угол, не раздеваясь, сел на лавку, долго смотрел в открытую дверцу печурки.
Ребята настороженно примолкли. Отчетливее стало слышно мычание животных.
— Слышите? — вскинул учитель голову. — У нас есть еда, мы сейчас будем сыты и ляжем спать. А телята будут реветь еще громче. Они голодны, им надо травы. Не дадим травы — погибнут. Сто сорок телят и восемь лошадей!
Василий Терентьевич встал, поджарый в своем коротком ватнике, суровый. Лавка под ним стала мокрая, вода натекла под ноги. Ребята смотрели на учителя, ждали, что скажет дальше.
— Давайте спасать животных, — снова заговорил он, — Помощи ждать не от кого. Пока не будет погоды, на Кваркуш никто не придет. Да никто и не знает о нашей беде. Завтра рано утром пойдем на луг и вырубим чемерицу. В другое время животные ее обходят, а сейчас, с голодухи, — только подай! Нажрутся и отравятся… Затем станем разгребать снег. Нет, будем катать его комьями, он липкий. Освободим от снега гектар луга, накормим стадо. Согласны?
— Согласны! — грянул в ответ дружный хор голосов.
— А теперь ужинать — и никаких больше разговоров. Отдыхайте, набирайтесь сил. Покажем «Белому шаману», как умеем работать. Каждому надо прокормить по шесть телят. Может быть, дня три, четыре. Предупреждаю сразу, придется трудно!
3
Утром встали в четыре часа, как условились. Выпили по кружке теплого чаю, закусили сухариками. И один за другим в двери — гуськом, на луг, рубить злосчастную чемерицу.
За ночь опять подвалило снега. На лугу — ни следышка. Белым-бело вокруг, смотреть больно.
Ребята вооружились палками, выстроились в длинную шеренгу.
— Впе-еред! — как солдатам в атаку, скомандовал Василий Терентьевич.
И пошли косить! Взмах, удар — нет куста! Второй удар — нет другого куста! Играючи шло дело, только чемерица жвакала! А Василий Терентьевич, знай, подбадривал:
— Так ее, отраву! Под корень ее! Так!..
Сам тоже рубил, через голову взмахивал палкой и все приговаривал: «Так ее, так!..» Рукав пустой летал из стороны в сторону, хлестал то по спине, то по груди.