Пароль «Аврора»
Шрифт:
– Оклемался… – Выбрасывать вперед ногу Кирилл не рискнул.
Попробовал ударить слева, Герман не повелся. И вообще, понял Кирилл, мог бы расправиться с ним очень быстро, но пока не спешил. Кажется, хотел проверить, чему успела обучить подопечного Олеся.
… «А кто Германа-то драться учил? – спросил однажды у Олеси Кирилл. – Он ведь до того, как все случилось, в хоккей играл, а не боевыми искусствами занимался?»
«Германа – дядя Коля», – коротко ответила Олеся. И замолчала.
Кирилл, покопавшись
«Что за дядя Коля?»
«Прибился к нам, когда все случилось. Давно, я его почти и не помню».
По любопытному взгляду Кирилла Олеся, должно быть, поняла, что дальнейших расспросов не избежать. Неохотно добавила:
«Он у нас в Доме жил. Германа драться учил и пацанов, кто постарше. А потом вдруг пропал, мне тогда лет семь было. Герман с Инной сказали, что во Владимир подался, но только это неправда. Мы просто мелкие были, не понимали… На самом деле Герман его убил. Анжелка рассказывала, они на источник вдвоем с дядей Колей пошли, а вернулся Герман один. Побитый весь, на ногах еле держался. И больше дядю Колю никто не видел».
Кирилл содрогнулся:
«За что?»
Олеся пожала плечами:
«Ну, значит, было за что. Попусту – Герман не тронул бы».
Через пять минут Кирилла уронили на спину.
– Готов, – прижимая коленом его грудь, подвел итог Герман.
– Готов, – согласился Кирилл.
Герман встал и помог подняться сопернику. Удержав его ладонь, сказал:
– Здорово, что ли?
Кирилл улыбнулся.
– Здравствуйте! Знаете, я про вас столько уже слышал, что кажется, всю жизнь знаком.
Герман не изменился, остался в точности таким, каким Кирилл запомнил его перед уходом из Бункера: невысокий, жесткий, пружинистый, будто из проволоки скрученный. Холодные голубые глаза, над бровью – глубокий шрам, волосы зачесаны назад. Кожа темная, но светлее, чем у адаптов. И волосы длиннее, чем у них, не белые, а странно пегие. Разве что морщин на лице у Германа прибавилось.
– А раз знаком, так нечего «выкать». – Герман достал сигареты.
В спарринге Кирилл отвлекся, во время боя ни о чем другом думать нельзя, а сейчас немедленно вырвалось:
– Герман, что с ребятами?! Джек, Олеся, Гарри? Вы нашли их?
– Нашли. Живы.
Кирилл просиял.
– Уф-ф! Вы… то есть, ты не представляешь, как я переживал! Кого ни спроси, никто ничего не знает. Я догадывался, что ты на выручку пошел, но пока с Шелдоном не познакомился, ничего не знал. Как они?
– Нормально, – сказал Герман.
И Кирилл с облегчением улыбнулся. Собственно, а что еще ожидал услышать? Понятно, у кого Рэд перенял свое суровое немногословие. Главное ведь сказано. Ребята живы. Живы!.. И вот этот, охвативший его сейчас восторг – наверное, и есть то, что принято называть неуловимым словом «счастье». Кирилл физически чувствовал, как отпускает его напряжение последних ночей. Германа он с удовольствием расцеловал бы, если бы не сомневался, что порыв правильно
– Але! – Герман потеребил Кирилла за рукав. – Ты чего застыл? Слышь меня?
– Слышу.
– Я спрашиваю, пойдешь со мной? К нашим?
Казавшаяся несбыточной мечта сбылась так просто и буднично, что Кирилл поначалу опешил.
Пойти с Германом «к нашим»?!.. Обрести возможность спокойно продолжать эксперимент?!.. Снова увидеть Рэда, Джека, Олесю… Лару. О которой все эти ночи не позволяет себе даже вспоминать, чтобы не расклеиться окончательно?
– К вам? – пробормотал Кирилл, – в Дом? А можно?
– Можно – Машку за ляжку, – сообщил Герман, – и козу на возу.
Ух, до чего же он на Рэда похож!.. И на Джека. И даже на Лару… То есть, ерунда, конечно, это ребята – на него.
– У Евгеньича спрашивай, что тебе можно, а чего нельзя. Мне-то – не вопрос, хоть сейчас заберу.
Кирилл покраснел от удовольствия.
– Пойдемте… Пойдем к Вадиму Александровичу? Я у него спрошу, надеюсь, что отпустит.
– А чё к нему? – нахмурился Герман. – Чё не к Евгеньичу?
– Сергей Евгеньевич… неважно себя чувствует.
– Ну, окей. К Ваде, так к Ваде.
«Может, оно и к лучшему, – идя за бункерным – пацан едва не приплясывал на ходу – хмуро думал Герман, – что к Ваде».
Вадя – придурок, напыщенный козел. А старика Евгеньича Герман любил. И то, что собирался сделать, было, по отношению к нему, и к этому вот, прямо засветившемуся от счастья мальчишке, полным скотством.
Владимир. Ранее. 10 дней после возвращения. Герман
Толян встретил Германа с бойцами на дороге.
– Здорово, командир! Давненько не видались. – Они и в самом деле лицом к лицу не встречались уже несколько лет. – Постарел, смотрю…
– Так, небось, не баба, чтобы молодиться, – парировал Герман. Взъерошил рукой волосы. Здороваться с диктатором не стал. – Плешью не сверкаю, и то ладно.
Толян скрипнул зубами и тон мгновенно сменил.
– У меня здесь пятьдесят стволов, – предупредил он, – и конные. И вторая бригада на подхвате.
Герман хмуро оглядывал воинство. И без предупреждения о численном превосходстве владимирцев знал. Ну, хоть палить Толян сразу не начал, уже хорошо.
– Что с моими?
– Живы-здоровы! Ждут не дождутся дорогого папочку.
– Вот он я. Приводи.
– Смешно, – оценил Толян. – Значится, так. Долго тереть не об чем. Меняю твоих, всех трех, на одного бункерного с чемоданом. Я его уж сколько месяцев пасу, утомился. Приводи сопляка, тогда твоих отпущу.
– Какого бункерного? – прикинулся дураком Герман, – с каким чемоданом?
– Командир, мне некогда, – пожаловался Толян, – обед стынет. Я все сказал! Хочешь своих забрать – тащи сюда бункерного. Не хочешь – всех на солнце спалю. По одному, на глазах друг у друга. Девку – последней, а сперва отымеем ее всем колхозом. Ты меня знаешь.